Огонь сильнее мрака (СИ)

– Посвети, не жадничай. У меня кончились почти, а еще курить захочется.

Джил зажгла спичку, протянула руку в темноту. Джон подался вперед, силясь разглядеть Олмонда. Па-лотрашти сидел, уронив голову на грудь, и тяжело дышал. Мешок, которым привязывал ему голову Джон, развязался и упал.

– Эй, – позвал Репейник.

Олмонд не ответил. Сыщики влезли в церковь. Джил разыскала в углу давнишнюю плошку с маслом, зажгла фитиль. С минуту они разглядывали пленника в неровном, мятущемся свете. Потом плечи лжеученого затряслись, послышались тягучие всхлипы. Олмонд зарыдал, хлюпая носом и захлебываясь.

– Не могу-у, – выл он, – н-не мо-гу…

Вдруг он принялся бормотать что-то по-своему, причём икал, хрипел и поминутно всхлипывал. Толку от этого никакого не было, поэтому Джон решился: затаив дыхание, осторожно протянул руку и одним пальцем коснулся грязного лба Олмонда.

Виски сдавило, сердце заколотилось под самым горлом, но в остальном было вполне терпимо. Терпимо, да только без толку. Джон, морщась, пытался разобрать хоть одну связную мысль, однако перед ним был сплошной чёрный шквал. Кромешный ужас, неизбывное горе – будто в мучениях умирает кто-то близкий, без кого нельзя больше жить самому, будто всё, что было хорошего, светлого и доброго, закончилось навсегда, и отныне, до самой смерти будет только боль, и ничего, кроме боли... И за всё это Олмонд был в ответе. Он оказался сам себе и жестоким судьей, и палачом. Вереницей неслись перед мысленным взором Джона искажённые мокрые лица, распластанные, изуродованные тела, звучали крики, звенела кровавая сталь. Над этим клубилось что-то тёмное, огромное, как грозовая туча, но совершенно неясное. Больше образов не было: Джон прижимал ладонь к липкой коже Олмонда, но ничего не мог распознать. Наконец, он отнял руку и выругался.

– Ну? – спросила Джил.

– Эмоции только смог прочесть, – проворчал Джон. – Он… раскаивается.

– Да ладно? – удивилась Джил. – В чём он там раскаивается, интересно?

Джон пожал плечами:

– Убивал. Пытал. Поклонялся здоровенному кальмару. Мало ли что ещё делал. Я так понимаю, у него всю жизнь от валлитинара совесть была выключена. Теперь вон… навёрстывает.

Олмонд ревел в три ручья. Джил смотрела на него, посверкивая глазами, и кусала губы.

– Ещё подождём, – решил Джон.

Не ответив, Джил обхватила себя руками и покачалась с пяток на носки. Яростно почесала макушку. Прошлась взад-вперед, хрустя каменной крошкой, усыпавшей пол. Потом русалка сделала нечто, ошеломившее Репейника: подошла к Олмонду, села рядом, обхватила его голову руками и прижала к груди.

– Ну-ну-ну, – забормотала она, – уже всё, всё… Ну, будет... Большой мальчик, а расклеился… Тихо, тихо…

Джон, обалдев, наблюдал, как Олмонд рыдает в объятиях Джил, размазывая по её рединготу сопли и кровь.

– Ты по кому плачешь? – спросила Джил, заглядывая в лицо Олмонду. – По ним, да?

– Да-а, – всхлипнул тот. – По все-ем…

– Ты их убил, да?

– У-у-би-ил, – задергался Олмонд. – А-а-а…

– Теперь жалко?

– Да-а!

– Не знаешь, что делать?

– Да-а-а!!

– Да, – пропела Джил, гладя Олмонда по голове, – Да, да… Скажи, а… если бы можно было все исправить – исправил бы?

Олмонд ничего не ответил, только зашелся безобразным плачем.

– Вот и славно, – продолжала русалка, – вот и молодец. Еще можно исправить. Еще можно, можно…

Олмонд, сопя, глянул на неё. Лицо у него блестело от слёз. Джил нагнулась к нему и прошептала:

– Сожгу эти ваши машины. Дотла. И все кончится. Как не было. Не будет больше зелья. Никого не убьют.

Олмонд страдальчески оскалился:

– Тран-ка Тарвем…

– Сдохнет, – убежденно сказала Джил. – Обещаю. И никому ничего. Никогда.

Олмонд глядел на неё, напрягшись всем телом, глядел долго, а Джил, не отводя слабо светящихся глаз, смотрела на Олмонда в ответ. Наконец, па-лотрашти часто закивал и быстро, словно боясь, что передумает и не успеет сказать всего, проговорил:

– Копейная улица, идёшь до конца. Потом пустырь, по нему дорожка. Мы ездили, но пройти можно пешком, там пара лидов, недалеко. Дальше сарай стоит, в сарай войдёшь, ищи подвал. В подвале – машины. Нынче ночью все там будут. Жертва будет. Можно всех… – он не закончил и обмяк, уткнувшись лицом в грудь русалки. Та погладила его по слипшимся в колтун волосам и кивнула:

– Молодец.

Олмонд прерывисто задышал, простонал – тяжко, в нос – и невнятно сказал:

– Каере.Каере ме... Унна, каере…

Джил продолжала гладить его по голове. Огонек светильника трепетал, бросая тени на её лицо. Джон переступил с ноги на ногу.

– Каере, – всхлипнул Олмонд.

– Ладно, – сказала Джил. – Ладно.

Одна её рука скользнула Олмонду на затылок, другая легла под челюсть. Джил резко повела плечами. Послышался глухой хруст. Па-лотрашти обмяк, только пальцы мелко-мелко задергались – и перестали. Джил встала.

– Вон, значит, как, – сказала она тихо.

– Чего? – спросил Джон.

Джил покачала головой:

– Они – такие же, как мы. Были раньше. Когда-то. Просто это зелье… Оно их изменило. Понимаешь?