Огонь сильнее мрака (СИ)

– Странно. Всегда думал, что для богов человеческий облик – это маскировка. Думал, Хальдер на самом деле – птица, а в женщину превращалась, чтобы народ не пугать.

Хонна слегка дернулся, словно хотел пожать плечами, но в последний момент передумал.

– И да, и нет. Человеческая форма… Божественная форма… Словно бутон и роза. Всё едино, как ни назови. Есть и кое-что... ещё. Великий Моллюск – большое существо. Ему нужно много сил… Много энергии. Чтобы в него превратиться, я два часа назад принял… особый декокт. Тонизирующий. То, что я с вами сейчас беседую – это, видимо… остаточные явления. Скоро и на это сил не будет.

– Так берегите силы-то, – посоветовал Джон.

– Зачем? Все едино… скоро умру. Но, если попробую обратиться… умру тотчас же. А я хотел напоследок поговорить… с умным человеком.

– Благодарю, – сказал Джон.

– Не стоит.

Они помолчали.

– Боюсь, вам тоже… недолго осталось, – извиняющимся тоном произнес Хонна. – Скоро рассвет.

Джон нахмурился.

– Рассвет?

– Здесь же не всё время ночь. Вот-вот… взойдёт солнце.

– Что ж, – сказал Джон, – по крайней мере, станет теплее.

Хонна вздохнул.

– Станет… намного теплее, господин Джонован. День в Разрыве… ещё страшней ночи.

Джон обдумал услышанное.

– Ясно, – сказал он. – Ладно, всё равно не выкарабкаться.

Хонна зарокотал – негромко и словно бы всем телом.

– А ведь, не был бы я ранен... смог бы нас отсюда вынести. Боги часто ходят в Разрыв, Джонован... Но сейчас мне не вернуться. И тем более не вернуть вас. Я слишком... стар. Потерял много крови. Вдобавок... брал жизненную силу у своих подопечных... месяц назад. Надо было выпить их досуха... Прежде чем убивать. Так что придется нам... помирать здесь.

Край горизонта начал светлеть – или Джону это только казалось? Нет, не казалось: звезды мало-помалу таяли, на склонах дюн стали заметней черные кусты песчаного винограда. Светало – неспешно, почти незаметно глазу. В воздухе сгустился особенный утренний, влажный аромат. И вместе с тем сильнее пахло кровью Хонны.

– Господин Фернакль.

– Да?

– У ваших людей – медальоны были. Помните?

– Золотые? Круглые? Как же… помню. А что с ними?

– На них какое-то страшило изображалось. С глазами, с пастью. Великий Моллюск – он ведь совсем не такой.

Хонна закашлялся.

– Джонован, вы, когда мальчонкой были… солнышко рисовали? Ну, как все дети рисуют – рожица, лучики… Небось, оно у вас еще и улыбалось?

– Было дело, – кивнул Джон.

– Дети – святой народ, – произнес Хонна хрипло. – Видят на небе жёлтый слепящий круг… а рисуют добрую рожицу. Оттого, что в сердце у них… веселье да добро. Вот и мои… детишки… нарисовали. То, что у них в сердцах было… то и нарисовали.

Джон не нашёлся, что ответить.

– Я потому и хотел… подарить людям валлитинар, – сказал Хонна. – Вы не такие… как па-лотрашти. Лучше. Я долго вас изучал, прежде чем решил. Вы – совсем не такие. Может, оттого, что живёте… намного меньше. Не успеваете очерстветь.

Джон молчал. Рука, державшая ремень, онемела, надо было её сменить, но не хотелось тревожить Хонну. Старик опять закашлялся, сплюнул на песок темной слюной и продолжал:

– Там, откуда я пришел… Там тоже были люди. Другой мир. Другое небо. Немного похоже на то, что здесь. И люди… другие. Были. Это они открыли зелье счастья. Они придумали, как его добывать… из живых. Они создали приборы. Я считался… лишь их правителем. Наставлял их. Судил. Отмеривал долю валлитинара.

– Что с ними стало? – спросил Джон.

Хонна снова дернул плечом.

– Погибли. Они были… очень, очень жестокими… странными созданиями. Мне удалось спастись… из гибнущего мира. А потом я пришел сюда.

– Пришли к па-лотрашти?

– Да. Они мне поначалу показались… весьма перспективными. Я открыл им рецепт зелья. Воссоздал машины. И мне казалось… вот он, избранный народ. Вот те, кто истинно… достоин счастья…

Хонна всё чаще делал паузы между словами, и паузы эти становились всё дольше.

– А па-лотрашти стали ещё хуже тех, первых? – предположил Джон.

– Увы, – прошелестел Хонна и надолго замолчал. Горизонт с одного края стал светлей, в небе над холмами наметилась тонкая полоса. В вышине тускло мерцали последние звезды.

– В том-то и дело, – сказал Джон. – Счастье губит людей, господин Фернакль.

Хонна не ответил, и Джон остался наедине со своими мыслями, обрывочными, бестолково прыгающими. Неприятная штука, подумал он. Счастье губит людей. Получается, человек рождён, чтобы быть несчастным. Пока страдает – помнит, что вокруг такие же, как он, страдальцы. И ведет себя более-менее пристойно. Может, из чувства солидарности. Может, из-за того, что по своим страданиям мерит чужие. Но, стоит ему стать хоть немного удачливей, отхватить свою долю пирога… Всё, ближние забыты. И, чем ему лучше – тем он хуже. Нищим охотней подают бедняки. Богачи могут пожертвовать большие деньги на храм или на картинную галерею, но вот бродяжке четверть форина в шапку бросить – на это чаще способны простые люди. Которые сами знают, что такое нужда…