Джон оглядел зал. Облюбованный столик у окна пока никто не занял. В планах была поездка в Ганнвар, обыски домов, но все это стоило начинать с завтрашнего дня. А сегодня... Репейник достал часы. Семь-двадцать, хм. Отчего бы не провести вечер в военных декорациях, посматривая на благородную публику и потягивая доброе пиво?
– Знаешь, Ульта, – сказал он, – налей-ка мне того самого эля, который он пьёт, да насыпь орешков. Я вон там посижу.
Он подождал, пока барменша нацедит в кружку тёмного пива, бросил на стойку ещё пять форинов и вернулся на старое место. Устроившись за столом, тщательно, не торопясь, свернул тугую самокрутку, чиркнул спичкой о ноготь. Дым слоями поплыл к потолку, Репейник вытянул ноги и собрался с мыслями. Хотелось поразмышлять о деле: о двух дюжинах ученых со всех уголков света, о таинственных исследованиях и нелегальной лаборатории, о меценате Фернакле, о его странной и, пожалуй, опасной способности – читать того, кто читает… Но, как только Джон подумал о чтении, сразу пришла на ум Гильдия, скандал и обида, а меценат Фернакль скрылся за этой обидой, как лодочка за айсбергом, и тут же был забыт. Говнюки они все, подумал Джон. Прошел целый год, Репейник раскрыл три дела – хорошие, заковыристые были дела, и за них хорошо заплатили, больше, чем он заработал бы в Гильдии – но говнюки остались говнюками, а обида – обидой. Кто же настучал, в тысячный раз спросил себя Джон. Ни на минуту не раскрывался, ни своим, ни чужим, работал себе и работал… А кто-то пронюхал и сдал. Уж точно не Баз Клифорт, он был к тому времени уже год как мёртв, отправился к богам следом за своей полоумной мамашей. Значит, кто-то из Гильдии.
Ведь мог узнать – кто. Вместо того чтобы развернуться и дверью хлопнуть – мог тогда, в кабинете шагнуть вперед, к Донахью, схватить за руку, прочесть шефа (
Обожгло пальцы. Джон помянул богов, выронил окурок в пепельницу. Свернул новую самокрутку и, чтобы отвлечься, глотнул пива. Отвлечься получилось в том смысле, что он перестал думать про Донахью и вспомнил про Джил. Мы ведь ни разу не поссорились из-за того, что она осталась в Гильдии, подумал он. По любым поводам цапались, но о главном молчали. В тот вечер я пришел домой от Донахью, всё ей рассказал, она страшно разозлилась. Кричала: «А, безумие ублюдка в деле держать! А, заказчики! Пошел он в жопу, этот индюк!» Весь вечер я пил, она сидела рядом, и в итоге мы уснули, обнявшись. Сам проспал до полудня (безработному никуда спешить не нужно), а, проснувшись, обнаружил, что Джил нет дома. Снова заснул. Вечером Джил вернулась: жакет на пуговках, шляпка, бриджи – обычный её деловой костюм. «Ты в Гильдии была?» «Ну да». «И что?» «С Донахью толковала». «О чем?» «О тебе. Чуть глотку ему не перегрызла. Но – стоит на своем. Тебя обратно не возьмёт». Хотелось сказать: подожди, я же и не собираюсь обратно. У меня, в конце концов, гордость есть. Речь-то о тебе, о том, что ты… И тут как молнией ударило: о ней речи никогда не было. Донахью выгнал меня. Не её. Думалось: куда я – туда и она, мы навсегда вместе, как нитка с иголкой, а вышло по-другому. В Гильдии работал один ублюдок, Джон Репейник. Джил Корден была женщиной, редкий случай, но никто не возражал против женщины-сыщика (привет, госпожа Немит). Возражения имелись против сыщика-ублюдка. О том, что Джил была ублюдком, никто не знал. Ублюдком для них был только я.