Огонь в его объятиях

— Видишь крючок? Ты хватаешь червя и проталкиваешь его насквозь, протыкая вот здесь. — Она демонстрирует. — Это называется насаживать наживку на крючок.

«Ты пытаешь одно существо, чтобы поймать другое?»

— Это не пытка. Червь ничего не чувствует. Я думаю. — Она искоса смотрит на меня. — Не порти мне рыбалку, ты, большая чешуйчатая курица.

«Я совсем не похож на курицу, — раздраженно говорю я ей. — Я их видел. Они кудахчут и бродят как дуры. Они покрыты перьями и гадят на все подряд. Как это на меня похоже?»

Она хихикает, и этот звук заставляет мой дух трепетать от сладостного удовольствия.

— Ладно, значит, ты совсем не похож на курицу. Это просто человеческая поговорка. — Она отводит удочку назад и осторожно опускает леску в воду, с лески свисает ярко-красно-белый шарик. Она садится на край причала и свешивает ноги с него, затем смотрит на меня. — Хочешь, я заброшу твою удочку за тебя?

«Я сам могу это сделать», — ворчу я. Я изо всех сил стараюсь подражать ее движениям, но мой крючок опускается в воду не более чем на расстояние вытянутой руки передо мной. Я чувствую вспышку ее веселья, и это заглушает мое собственное раздражение из-за этой задачи. Пока я могу заставить ее улыбаться, я буду терпеть это. Я сажусь рядом с ней и притворяюсь, что мой крючок не прямо у моих ног.

«Человеческие высказывания странны, — говорю я ей, чтобы отвлечь ее от мыслей. — Как тогда, когда ты сказала, что была у меня перед носом, но это было не так… что это было?»

Она откидывается назад, оглушительно смеясь. Ее лицо выражает чистую радость.

— Фигура речи? Ты это уловил?

«Конечно, я уловил. Я нахожусь в твоих мыслях. Что это значит, когда ты говоришь, что ты у меня перед носом?»

— Это что-то вроде… чуши. — Она поднимает одну руку и подносит ее к моему лицу, близко к моему носу, но не совсем. — Ты знаешь… просто… Фигура речи.

«Я все еще не понимаю».

Она на мгновение задумывается, нахмурившись.

— Что-то вроде… Как я показала тебе.

«Показала мне что?»

Из нее снова вырывается смех.

— Это просто хвастовство, ясно? Я просто веду себя как хвастливая дурочка. — Она улыбается мне, источая веселье.

Я преисполнен радости от ее счастья и тоски одновременно. Моя Эмма. Я никогда не знал кого-то, кто мог бы заставить меня так сильно улыбаться. Кого-то, кто мог заставить мое сердце пылать еще большим огнем, чем я думал, что это возможно. Кого-то, кто мог бы заставить мой дух почувствовать легкость, даже когда я потерял крылья и был пойман в ловушку в двуногой форме, как мне кажется, целую вечность.

Ее взгляд возвращается к своей удочке, и она указывает на свой красно-белый мяч.

— Когда поплавок уходит под воду, это означает, что клюнуло. Ты дергаешь за леску, чтобы убедиться, что крючок попал рыбе в рот, а затем наматываешь ее.

«Итак, мы мучаем другое существо».

— Оно ничего не чувствует. — Однако ее мысли любопытны и немного встревожены. Она задается вопросом, могут ли они что-то почувствовать, и ее мягкое сердце немного щемит.

«Ты должна позволить мне измениться в боевую форму, — говорю я ей. — Таким образом, гораздо легче добывать мясо».

Она приподнимает бровь, глядя на меня.

— Хорошая попытка. Ты знаешь правила игры. Не раньше, чем сниму твои швы.

Я что-то бурчу в знак согласия, но мне это не нравится. Это то, о чем мы спорили всю прошлую неделю. Я хочу не обращать внимания на боль и позволить своим ранам позаботиться о себе самим. Я могу лучше защитить ее, когда нахожусь в боевой форме. Я могу поохотиться для нас. Я могу путешествовать дальше, дольше.

Она считает, что было бы разумнее позволить моей спине зажить. Она хочет, чтобы я оставался в своей двуногой форме и занимался мелкими делами по квартире, например, лежал на животе и дремал весь день напролет.

Мне не нравятся эти планы. Я столько раз говорил ей об этом, а она игнорировала мои желания. Однако спорить нет смысла, потому что моя Эмма столь же упряма, сколь и независима.

Временами это приводит в бешенство.

Я смотрю на нее, соприкасаясь своим разумом с ее собственным. Это то, что я часто делаю, и я ничего не могу с собой поделать. Это не только потому, что мне нравятся ее мысли, но и потому, что прикосновение к ее разуму убеждает меня в том, что она на самом деле реальна. Что она моя. Что она — не мечта, вызванная безумием.

— Ты должен позволить мне перевязать тебе спину, — говорит она мне, бросая взгляд на мое плечо. — Убедиться, что все остается не воспаленным и чистым.