Огонь в океане

Разговор коснулся и матроса Поедайло. Каркоцкий считал, что «Малютку», как подводную лодку, одержавшую первую боевую победу, в базе будут встречать очень почетно. И люди, склонные к зазнайству, могут не в меру распоясаться. К таким людям старшина относил Поедайло.

— Раз он трус, то, конечно, зазнайка и пьяница, — утверждал парторг.

— Ну, у нас он еще не напивался.

— У нас он еще ни разу не увольнялся вообще... — Если напьется, посадим под арест на всю катушку.

Каркоцкий был прав: в базе нас встретили с большими почестями. Несмотря на ранний час, подводники всего соединения выстроились на палубах кораблей. На мачтах развевались разноцветные флаги, приветствовавшие наше возвращение из боевого похода.

Нос лодки подошел к плавбазе. Я побежал по трапу на палубу корабля, где стоял комдив.

— Товарищ капитан второго ранга, подводная лодка «Малютка» вернулась из боевого похода. Уничтожена фашистская баржа с грузом и поврежден транспорт. Механизмы лодки исправны, личный состав здоров! — взволнованно доложил я Льву Петровичу.

Лев Петрович принял рапорт. При этом он смотрел на меня, как смотрит отец на сына, выдержавшего трудный экзамен.

За официальной частью последовали дружеские поздравления и пожелания. На «Малютку» пришло так много людей, что, казалось, и одна десятая их не войдет в тесные отсеки подводной лодки.

Однако не только радости и торжества ждали нас  в базе. Пока мы были в походе, на сухопутных фронтах события развернулись с большой быстротой и очень неудачно для нашей армии и флота. Последние известия в море мы не слушали.

Комиссар дивизиона подробно рассказал нашему экипажу о последних событиях. Только непоколебимая вера в правоту нашего дела, во всемогущество нашей великой партии поддержали нас при известии о новых оставленных нами городах и селах.

Шли самые тяжелые дни Великой Отечественной войны. Опьяненные временными удачами, немецко-фашистские войска рвались вперед.

Пал героически сражавшийся в течение восьми месяцев с превосходящими силами врага Севастополь. Гитлеровские полчища устремились на Кавказ: заняли Апшеронскую, Грозный и подошли к Моздоку. Началась ожесточенная битва на подступах к Сталинграду; в жестокой, бесчеловечной осаде держался Ленинград, поражая все человечество своим мужеством и героизмом,

Над Родиной нависла грозная опасность.

Экипаж «Малютки» и не помышлял об отдыхе. С самого утра следующего же дня началась подготовка к новому походу. После утреннего доклада командиру дивизиона я возвратился на лодку. Работы на корабле были в самом разгаре: проверялись и испытывались механизмы и боевая техника, устранялись мелкие неисправности, перебирались и чистились машины и приборы.

— Товарищ командир, матрос Поедайло вернулся с берега с фонарем и большой шишкой на голове, — доложил мне механик, как только я поднялся на мостик.

— Что за фонарь и шишка? — недоуменно переспросил я.

— Синяк под глазом, и опухоль на голове... Наверное, от воздействия палки или какого-нибудь другого твердого предмета первой необходимости при обороне, — обстоятельно доложил Цесевич.

— Синяк большой? — задал я первый пришедший в голову вопрос.

— Глаза не видно, затек...

— А как он объясняет?

— Говорит: упал... Но врет, конечно...

— Передайте, чтобы во время перерыва вызвали ко мне! — прервал я Цесевича.

— Перерыва в работе никто не желает. Может быть, сейчас вызвать?

— Надо, чтобы на корабле соблюдался порядок. Перерывы должны быть перерывами, а работа работой!

В те суровые дни люди работали, забывая даже о минимальном отдыхе, совершенно необходимом для восстановления сил. И, чтобы не допустить изнеможения подводников, мы заставляли их отдыхать.

— Товарищ командир, разрешите! — как всегда, бесцеремонно вмешался в наш разговор с Цесевичем боцман Халиллев. — Каким сроком можно располагать для ремонта?

— Ремонта не будет, — строго заметил я. — Надо проверить состояние боевых механизмов и устранить неисправности. А ремонт мы закончили еще перед выходом в море...

— Простите, товарищ командир, — Халиллев понял мое возмущение, — я не точно... сказал.

— Боцман, вы неисправимы, как двугорбый верблюд... — начал было Цесевич, но, встретив мой взгляд, умолк, умышленно глубоко вздохнув при этом.

На мостик поднялся возвратившийся с плавбазы Косик. Он поразил меня своим озабоченным, мрачным видом.

— Все он! — пояснил Косик. — Поедайло...

Мы с механиком переглянулись. То, что рассказал Косик, было для нас неожиданностью. Помощник шел от комиссара дивизиона. У него он застал старика украинца Григоренко, эвакуированного в начале войны на Кавказ.

— Це ж холира, а не матрос! Це злыдень! — возмущался старый украинец.

Поедайло был уволен на вечер. И едва он ступил на берег, как сумел где-то напиться. А  напившись, вспомнил о победах своей лодки и решил, что теперь ему море по колено.

У старика была молодая и красивая дочка, на которую безуспешно заглядывался не один подводник дивизиона. Поедайло решил посвататься к ней и, ввалившись в дом, довел старика до того, что тот вырвал из ограды жердь и стукнул обнаглевшего матроса.