Огонь в океане

— Не раньше, чем завтра, — рассмеялся я. — Имей в виду, я еще ничего не обещал.

Назавтра Паша пришел ранним утром, и мне пришлось уступить. По моему ходатайству командование разрешило взять его в качестве помощника кока. Эта специальность ему подходила. Одновременно он должен был помочь выпускать боевой листок.

Вечером, накануне ухода в море, в клубе бригады для нас давался концерт. Однако, к моему удивлению, перед началом концерта в клубе из числа наших людей оказалось немногим более десяти человек. В кубрике тоже их не было. Я пошел на подводную лодку, ошвартованную у пирса в полумиле от клуба.

Спустившись в центральный пост, встретился со старшиной группы электриков. В рабочей форме с переносной электролампой в руках он, видимо, куда-то спешил.

Позади него возился с механизмами усатый Костенко.

— Почему не идете на концерт?

— На концерт я усих погнав, — ответил старшина-украинец.

— А сами почему здесь?

— Я проверяю, днем не успев... механизмы... Старшина долго и упорно доказывал, что ему нельзя идти на концерт, что необходима проверка перед боевым походом.

Пришлось выпроводить людей с подводной лодки. Однако попасть в клуб им не пришлось. На пирсе  меня встретили командир бригады контр-адмирал Иван Александрович Колышкин и капитан первого ранга Трипольский. Они объявили, что обстановка изменилась и подводная лодка должна выйти в море ранее намеченного срока.

— Это к лучшему, Ярослав Константинович, раньше кончим войну, — контр-адмирал улыбнулся, показав при этом свои белоснежные зубы.

О Колышкине среди моряков ходили легенды. Первым из подводников-североморцев он был награжден Золотой Звездой Героя Советского Союза. Коренной волжанин, сын крестьянина, он начал трудовую жизнь мальчиком в кожевенной лавчонке. Потом сбежал от хозяина на Волгу и поступил на нефтяную баржу. Зимой, когда баржа стояла в затоне, будущий прославленный подводник жадно учился. По комсомольскому набору попал на флот. Годы, проведенные на Севере, сделали его знатоком этого сурового края. Не было случая, чтобы вновь назначенного командира подводной лодки не опекал во время его первого боевого выхода контр-адмирал.

Строгий начальник, Иван Александрович всегда являлся желанным и приятным собеседником для матросов, старшин и офицеров, которые видели в нем не только командира, но и воспитателя и друга.

Вместе с Колышкиным и Трипольским я был вызван к командующему флотом адмиралу Головко для получения особых указаний.

Когда после непродолжительной беседы с адмиралом вернулись на пирс, Глоба доложил о готовности корабля к выходу.

Колышкин и Трипольский обошли все отсеки, накоротке поговорили с матросами и старшинами. Затем экипаж был собран во втором отсеке, и Колышкин обратился с речью.

— Ваш выход совпадает, — говорил он, — с днем, когда столица нашей Родины Москва будет салютовать доблестным войскам Карельского фронта, кораблям и частям Северного флота, овладевшим сегодня старинной русской крепостью Печенга. Вы будете добивать бегущего врага. Киркенес еще не  взят нашими войсками. Его начнут штурмовать, пока вы будете на боевой позиции. Не выпускать ни одного живого фашиста из баз — вот ваша задача. Нарушать вражеские коммуникации! Топить все корабли врага!.. Желаю успехов! Ждем вас с победой!

— По местам стоять, со швартовов сниматься! — скомандовал я, как только сошли на пирс Колышкин, Трипольский и сопровождавшие их офицеры штаба.

Мой помощник Глоба, теперь уже капитан-лейтенант, подал команду на руль:

— Право на борт!

Подводная лодка, дрогнув, начала разворачиваться. Заработали дизели, и мы двинулись в Баренцево море.

Баренцево море сурово. Постоянные штормы, холод и плохая видимость требуют от моряков большого напряжения и выносливости. И тем не менее трудно передать словами то ощущение, которое охватило меня, когда мы вышли на широкие просторы этого грозного моря. Я стоял на мостике и, не отрываясь, смотрел на свинцово-черные злые волны, разбивающиеся о нашу лодку.

Из центрального поста сообщили, что радисты принимают приказ Верховного главнокомандующего об освобождении Печенгской области.

Я представил себе московский салют, разноцветные ракеты, прорезающие вечернее небо, возбужденные победой толпы людей на шумных улицах столицы, и мне вдруг показалось, что ликующий грохот салюта донесся сюда, на Крайний Север, и как бы провожает нашу лодку в бой.

Текст приказа Верховного главнокомандования был передан по отсекам подводной лодки. Весь наш экипаж с радостью узнал об освобождении последнего участка родной земли.

— Ну что, Володя Трапезников, — шутливо обратился я к матросу, — кто из нас прав? Говорил я, что мы еще успеем до конца войны совершить боевой поход? Помните?

— Помню, конечно — заулыбался матрос. — Вы еще сказали, что утопим транспорты...

— А как же? Зачем же мы идем, на позицию в такую даль? Или вы хотите сказать: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь?» Я вам отвечу: «А когда перепрыгнешь, незачем и гоп кричать»...

— Вовремя надо прыгать, а не кричать!

Все в отсеке с интересом прислушивались к нашей шутливой перебранке.