Огонь в океане

— Много очень незнакомых мальчиков. Стыдно как-то спать с ними, — сказал я, готовый почему-то расплакаться.

— Скоро привыкнешь, — успокоил меня отец.

Коренастый парень лет восемнадцати остановился около нас. Улыбка, казалось, застыла на его смуглом лице с черными густыми бровями. Парень, к моему удовольствию, говорил на грузинском языке, который я уже немного знал.

— Архип Лабахуа, будем знакомы, — протянул он отцу руку. — Я секретарь комсомольской ячейки интерната, а этот великан — Ипполит Погава, староста. Мы, так оказать, будем воспитывать вашего сына.

Ипполит Погава, подошедший вслед за Архипом, действительно показался мне великаном. Мне даже пришлось поднять голову, чтобы посмотреть на него.

— Батоно, — отец заметно волновался, — я отдаю вам своего сына... Я надеюсь...

Отец то и дело пожимал руку то Архипу, то Ипполиту и говорил очень сбивчиво.

— Мы будем заботиться о нем, как о родном брате, — сказал по-грузински Ипполит звонким басом. — Только вот зря вы нас обижаете.

— Я обижаю вас? — удивился отец.

— Ну да, обижаете, — продолжал Ипполит, — какие же мы батоно?

— Ну, а ты чего не знакомишься? — обратился ко мне Архип. — Мы уже слышали, как ты чуть в драку не полез, когда Коля с тобой хотел познакомиться. Ну, давай руку.

Я протянул Архипу руку. Он крепко пожал ее. Затем точно так же я познакомился и с Ипполитом.

— По-грузински говоришь? — спросил Ипполит.

— Мало говорю, — смущенно произнес я. 

— То есть плохо говоришь, — поправил меня Архип. — Ну, ничего, сейчагс уверишь мало, а потом будешь говорить много.

Где-то в коридоре раздался пронзительный звонок, и наши новые знакомые оставили нас.

— Сегодня ваш сын получит форменную одежду, а завтра пойдет учиться. Вы спокойно уезжайте. Он скоро привыкнет ко всему, — сказал на прощание Архип.

Мысль, что скоро придется расстаться с отцом, огнем обожгла мое сердце.

Отец, вероятно, переживал предстоящую разлуку не менее, чем я. Он прижал меня к себе одной рукой и крепко поцеловал.

Я не заметил, как около нас очутился низенький, щуплый мальчик. Лицо его было почти черного цвета, толстые черные брови были насуплены.

— Обнимаетесь, значит? — как-то странно улыбаясь, бросил мальчик, подходя к одной из коек. — Эх, дикари, не знаю, что мне с вами делать!..

Слова его и тон, которым он произносил их, показали мне, что это, видимо, был еще один начальник.

Отец несколько удивленно посмотрел на него и спросил, о ком он говорит.

— Не о вас, папаша. Какие же вы дикари, вы культурные люди. Зачем же я вас буду оскорблять? Это я так, про себя разговаривал.

Он зачем-то приподнял подушку.

— Вы что, сына на учебу привели? — поинтересовался он. — Напрасно. Здесь его не выучат. Только нос разобьют, бока наломают, а толку не будет.

— Как так? Почему? — нахмурился отец.

— Почему? — передразнил темнолицый мальчик отца. — Хулиганы они, дерутся, бьют всех, иногда даже и убивают. Вот мы только вчера двоих детей похоронили: одного абхазца, другого мингрельца. А завтра, я узнал, собираются какого-то свана убить. Говорят, этот обреченный кого-то утром обидел. Что делать? Приходится жить с дикарями.

Мальчик печально покачал своей черной головой. 

Для меня вопрос был ясен. Несчастный обреченный был я. Во-первых, я сван, а во-вторых, действительно утром обидел злополучного Колю не я тут же решил, что ни за что не останусь страшном доме.

Отец тоже взволновался. Он даже несколько побледнел.

— Мы никого не обижали, — нерешително произнес он.

— Так сваны это вы? — удивился мальчик. Его брови поползли вверх, маленькие живые глазки сверкнули. — Вам надо бежать, — решительно произнес он и подошел вплотную к моей койке. — Сына можно иметь и неученого, но его непременно надо иметь живого. А мертвый какой же он сын? Вам надо незаметно бежать.

Я стал оглядываться по сторонам. Мальчик перехватил мой взгляд.

— Я вам помогу. Вот за этим окном, совсем рядом, водосточная труба. По ней вы можете спуститься, а там...

— Джих, ты что здесь делаешь? Уроки начались, а ты что, звонка не слышал? Бездельник! — В спальню вошла сухопарая, высокая женщина с добрым круглым лицом и седыми волосами.

Джих посмотрел на нас, на женщину, несшую в руках форменную одежду.

— Неужели я опоздал? — спохватился он. — Я в уборной был... Бегу!.. Никому ни слова, я потом помогу вам бежать, ждите меня! — сказал он отцу на ухо и выбежал из спальни.

— Опять, наверно, курил? — спросила женщина, обращаясь к моему отцу. — Безнадежный парень. От рук отбился...

Женщина положила белье на мою койку. Оказалось, что это была кастелянша интерната:

— Кто этот мальчик? — поинтересовался отец, заметно повеселевший.

— Это, говорят, сынок какого-то важного человека, а озорник страшный. Как только земля таких держит! 

Отец, искоса поглядывая на меня, продолжал выяснять истину.

— Этот озорник, как вы сказали, рассказал нам, что дети в интернате здорово дерутся... и... даже убивают друг друга.

— Что вы, что вы! — заохала кастелянша и замахала на отца руками. — Дети здесь хорошие. А его действительно били раза два, но драку затевал он.

На душе у меня стало легче.