Огонь в океане

— Ты счастливый, Яро, — оказал мне Ермолай, остановив около калитки. — Не забывай меня. О маме не беспокойся. А скот ваш буду я пасти. Вот только прошу тебя, пришли мне трубу, я животных приучу слушаться моих сигналов. А учиться не буду. Отец говорит, что мне уже поздно, да и ходить далеко. Ведь не всем же быть учеными, правда?

Я ничего ему не ответил. Мне стало жалко брата. Получилось так, что он должен остаться дома, потому что я еду учиться.

— Дорогой Ермолай, — обнял я брата, — я всегда-всегда буду тебя помнить, всегда буду тебе благодарен. А трубу тоже обязательно пришлю.

И я почувствовал острую боль. Жизнь разлучала нас, и неизвестно еще, когда нам доведется встретиться вновь, по каким дорогам пойдут наши судьбы.

Войдя в дом, я понял, что разговор шел обо мне, и уловил конец фразы, сказанной дядей:

— ...Яро должен учиться. Мы поможем тебе во всем.

Мама, видимо, переживала мой уход из дома. Но в моем сердце было слишком много ликования, чтобы понимать ее. До последней минуты я отгонял от себя мысль о расставании.

Когда наш дом опустел, я подошел к маме, чтобы оказать что-то нежное, успокоительное, но не нашел подходящих слов. Она помогла мне.

— Ничего, сынок,, не беспокойся. Поезжай, учись. Велик Шалиани, он поможет тебе! — Она подняла голову вверх. В ее глазах я прочел еще непонятную мне, ребенку, скорбь любящей матери, страх за своего сына.

— Мама, я всегда, каждый день, сто раз в день буду вспоминать тебя, — постарался я ее успокоить. 

— У тебя сердце доброе, ты меня не забудешь, это я знаю... Но ты же один там будешь, кто поможет тебе добрым советом? Ведь в Широких странах много и плохих людей.

Мать крепко прижала меня к себе.

— Пора спать, ложись, мой мальчик, завтра тебе рано вставать, — наконец сказала она, выпуская меня из своих нежных рук.

Еще затемно отец разбудил меня. У сванов существовал обычай собираться в дорогу чуть свет, куда бы ни лежал их путь, пусть даже совсем недалеко. Горы еще не были освещены солнцем.

На Большой дороге нас ждали два моих будущих товарища — Сеит Мильдиани и Бидзина Гулбани. С ними был отец Сеита с лошадью. Тут же я увидел знакомую фигуру Теупанэ. Теупанэ по обычаю хотел благословить меня на дорогу, но отец воспротивился этому. Теупанэ ничего не оставалось, как только поздравить меня с началом пути в Широкие страны.

— Пусть из тебя получится такой ученый человек, которого мы и не видели. Пусть ты будешь таким большим человеком, что цари будут тебе завидовать... Не у нас, конечно, у нас больше нет царей, поэтому ты и идешь в Широкие страны учиться, — пожелал мне добрый старик.

На Большой дороге началось прощание.

— Плачьте, плачьте, — говорил Теупана женщинам, — слезы — хороший признак, они означают будущее счастье.

— Молодец, Теупанэ! Молодец, на ходу выдумывает приметы, — рассмеялся отец. — А плакать не надо. Подумайте только: наши сыновья идут в Широкие страны учиться! Раньше сваны отправлялись туда или в кандалах в Сибирь, или с лопатой на плечах, чтобы заработать кусок хлеба.

Мать ничего не могла сказать. Я видел ее глаза, наполненные одновременно и страхом и счастьем, и почувствовал, что и по моему лицу, щекоча, побежали слезы.

Рядом, с матерью, держась за ее юбку, стояла  Верочка. Взгляд ее удивленных глаз был устремлен на меня. Я крепко поцеловал ее в глаза.

Кончились тяжелые минуты прощания. Мы идем по пыльной дороге вперед, в далекие, манящие, таинственные Широкие страны, о которых я так много слышал в детстве.

Один

Меня разбудил солнечный луч, проникший сквозь листву пальмы. С недоумением оглянувшись по сторонам, я вскочил на ноги и через огромное, напоминающее дверь сванского дома окно увидел и пальму, и синее небо, и даже кусочек моря.

Все было новым для меня и странным. На полу большого помещения на матрацах спали Бидзина и Сеит. Посредине комнаты стоял широкий стол. На нем две внушительные, измазанные фиолетовыми разводами деревянные чернильницы. Между ними стоял бамбуковый стакан с аккуратно заточенными карандашами.

Мне захотелось хорошенько рассмотреть карандаши. Осторожно, чтобы не разбудить товарищей, я подошел к столу и дотронулся рукой до острия одного из карандашей. Сделал это я так неосторожно, что бамбуковый стакан упал на стол. Карандаши рассыпались по столу, часть из них упала на пол.

— Что такое? Что случилось? — вскочили с постели Бидзина и Сеит.

— Свалил... — виновато объяснил я.

— Собирай скорее. Еще подумают, украсть хотел, — торопливо одеваясь, проговорил Сеит. — Слышишь, шум какой! Сейчас войдут к нам.

Я принялся собирать карандаши, а мои товарищи тем временем стали одеваться.

Отца в комнате не было. Он куда-то ушел еще до нашего пробуждения.

Все вместе мы стали вспоминать, как очутились в этом помещении. Мы были раздеты, но кто нас раздел и уложил спать, не помнили. Это показалось  нам постыдным. Ведь мы приехали в Гагру учиться, мы уже почти взрослые люди, а с нами возятся, точно с маленькими детьми.