Огонь в океане

Меня взволновали слова относительно судьбы дядей Аббесалома и Ефрема. Дядя Аббесалом был довольно суров с нами, детьми, почти никогда не разговаривал и даже не замечал нас. И все-таки каждый его приход к нам был для меня праздником. Я бросал все свои игры и не отходил от него. Мне нравился его мужественный спокойный голос. Я часто не понимал,  о чем он говорит, но мне нравилась какая-то необъяснимая сила, свойственная только ему. Да и вообще он был не такой, как другие мужчины, с которыми мне приходилось встречаться в детстве. Он был таинственным, что-то, казалось, всегда носил в своем сердце несказанное.

Дядя Ефрем у нас не бывал. Он жил в селе Мужал, находившемся в восьми или десяти километрах от нас. Но я знал, что дядя Ефрем человек тоже хороший и умный.

Наклонившись к отцу, я тихонько спросил:

— Скажи, папа, почему пропадут дяди?

— Почему пропадут? Это дедушка всегда говорит страшные вещи. Просто он боится за них.

Большего я не смог добиться от отца.

Слова «в Сибирь сошлют» были мне знакомы. Я знал, что брата моей матери Григория пристав угнал в Сибирь. Из Сибири он не вернулся, там и умер.

Да и вообще в детстве я все время ожидал каких-то страшных событий. То грозили те или иные опасности родителям или родственникам, то скоту яли хозяйству. Я привык к этим ожиданиям. Но угроза ссылки кого-нибудь из родных в Сибирь меня пугала более других опасностей. Я не совсем точно представлял, что такое Сибирь. По рассказам дедушки получалось, что там очень холодно и нечего есть. Мое детское воображение дорисовывало картину Сибири. Мне представлялось, что это огромная ледяная гора, на которую сажают людей. Там нет домов, а люди ходят почти без одежды.

Я уже успел надеть новые ботинки — вернее, даже не новые, а первые, так как всю жизнь ходил в чувяках. Кусочек сахара лежал у меня в кармане. Мне не терпелось сбегать скорее на Свипф и похвастаться своими подарками перед ребятами, но было уже поздно. Пришлось ждать утра.

Взрослые говорили о приставе. Разговор становился все более горячим и громким. Наш сосед Оти и хромоногий Джевете старались перекричать других, уверяя, что ничего не нужно предпринимать и с  приставом ничего не делать. Они уверяли всех, что новости, принесенные отцом и дядей Кондратом, — только слухи.

— Ждать нельзя! — решительно возражал отец. — Может получиться так, что мы, сваны, лишний десяток лет ишаками прослужим приставу. Везде будет свобода, а у нас?! До прихода Петра с Павла, говорят, шкуру сняли. Так может и у нас получиться.

— Правильно говоришь, сын мой, очень правильно, — подтвердил Теупанэ. — С ними там Сирбисто. А он знает, что надо делать, он ученый человек, пусть хранят его боги! Сирбисто в плохое дело не ввяжется.

Дедушка Гиго поддержал Теупанэ:

— Да, я тоже думаю так. Если он прикажет, всем надо взять оружие и пойти в бой за свободу! Когда это было, чтобы наши предки трусили перед врагом? Жизнь труса презренна. Не к лицу сванам трусить! Кто испугается, пусть сбреет усы, пусть будет облит грязью, пусть наденет женское покрывало!..

Бабушка Хошадеде подошла к дедушке и стала тащить его за руку на кровать, ворча, что больному нельзя так расходиться, нужно опять лечь в постель. Но дедушка и слушать ее не хотел.

Бабушка Хошадеде начала сердиться, отчего родинка на ее правой щеке задвигалась вверх и вниз.

— Помогите, боги! — всплеснула она руками. — Ты всегда был бунтарем, заводилой. Иди лучше в постель, болей себе спокойно. Не было ни одной власти, которую бы ты любил... Иди ложись!

— Что мне ложиться, я притворялся больным, — сердито ответил дедушка.

— Боги мои, не сводите с ума старика! Зачем он притворялся больным! Зачем?!

И вдруг я вспомнил разговор дедушки и Хошадеде, подслушанный этой ночью. Наверное, дедушка Гиго спасал своей мнимой болезнью Балду.

Гости стали расходиться. По обычаю все они подходили к дедушке и бабушке и еще раз поздравляли с благополучным возвращением сыновей.

— Отдыхай, Коция, теперь, — сказал уже с порога  Теупанэ. — Если в Сванетии наступит эртоба*, может быть, мы с тобой подадимся в Широкие страны. Трудно жить у нас в горах.

* Эртоба — свобода, равенство.

— Аи-аи, если бы только скорее наступило, — покачал головой отец. — В Сванетии всегда трудно было жить. Но что поделаешь, куда денешься?

— В Дальской долине, говорят, хорошие земли. Теупанэ ушел. Отец несколько минут смотрел

вслед «слезливому абрегу», так мы, дети, называли Теупанэ за его вечно слезящиеся глаза, которые как-то странно выглядели на его всегда улыбающемся лице.

За ужином взрослые говорили о том, как поступить с солью. Дядя и отец принесли всего два пуда. Отец и дядя Кондрат предлагали выменять один пуд на бобы. За пуд соли можно было получить двенадцать и даже пятнадцать пудов бобов. Это спасло бы нашу семью на некоторое время от голода.

Бабушка Хошадеде не соглашалась с ними. На ее стороне была и мама. Они говорили, что один пуд соли невозможно растянуть на целый год. Соль была нужна не только людям, но и скоту.