Огонь в океане

Кончилось дело тем, что на всех нас были наложены  взыскания. Мы получили по два наряда вне очереди, старшину же арестовали на трое суток.

Практика на «Комсомольце» научила нас шлюпочному делу и кораблевождению. Изучили мы также основы астрономии и навигации.

Вернулись в училище после месячного плавания мы уже умудренными некоторым, правда незначительным, опытом. Главное же — теперь мы отчетливо осознали — объем знаний и навыков, которыми нам предстояло овладеть в дальнейшем. Это помогло нам выработать в себе сознательное отношение к учебе, понимание того, что нам было необходимо, чтобы стать моряками.

Словом, незаметно для себя мы превращались в настоящих военных моряков.

После окончания теоретической части второго курса нам предстояло проходить учебную практику на легендарном крейсере «Аврора». Узнав об этом еще задолго до начала практики, мы перечитали много книг об «Авроре», узнали о ее действиях в Цусимском сражении, о том, как революционные матросы с помощью рабочих захватили корабль и как с него прозвучал исторический залп.

С волнением ступили мы на борт «Авроры».

Здесь нам предстояло пройти курс практической подготовки, усвоить навыки вахтенных сигнальщиков на рейде, при стоянках и в море, на ходу. Мы уже умели довольно бегло писать семафорными флажками, световыми приборами и другими средствами связи, а также читать сигналы. Однако в сигнальном деле была необходима длительная практика и постоянная тренировка.

С благодарностью вспоминаю я убеленного сединами капитана второго ранга Белоброва. Он учил нас тому, что невозможно было изучить по учебникам, его советы и рассказы серьезно помогли мне в дальнейшем. Особенно плодотворной для нас, курсантов, была вахта, которую мы несли в качестве помощников вахтенных офицеров при Белоброве. Он не подавлял инициативу курсантов и как-то очень ловко делал  так, что допущенные при несении вахты ошибки тот час же становились понятными самому курсанту.

Увольняли на берег нас только по субботам я воскресеньям. Накануне выходного дня нас отпускали до двадцати четырех часов. В домах культуры и клубах вечера в то время заканчивались очень поздно, и нам приходилось уходить в самый разгар веселья.

Как-то в университете был организован бал с призами за лучшее исполнение мазурки. Присуждение приза, само собой разумеется, происходило в самом конце вечера.

Вначале я думал только поразить студентов своим искусством и уйти. Но на вечере у меня оказались очень серьезные соперники. В азарте я забыл все: и то, что я военный человек и обязан подчиняться дисциплине, и то, что я совершаю позорный поступок. Сказались, видимо, и моя молодость и упрямое желание победить соперников — студента-математика в роговых очках, с пышной шевелюрой и юриста, широкоплечего, веселого и очень красивого парня. Я получил первый приз — корзину с цветами. Его вручили мне миловидная девушка и улыбающийся студент с бантом распорядителя. Передав приз танцевавшей со мной студентке и боясь взглянуть на часы, я опрометью кинулся в училище.

Когда я ворвался в вестибюль, было без пяти два. Часовой у входа только уныло поглядел на меня, словно я шел на эшафот.

— Десять суток строгого ареста, — услышал я на следующее утро, когда весь наш курс был построен.

Я понимал, что поступил плохо, совершил проступок, наказание получил заслуженно, но тем более было досадно и обидно за себя. Отныне, как мне тогда казалось, я не смогу считать себя волевым человеком.

Наказанного курсанта перед тем, как посадить под арест, стригли под машинку и заставляли сдать ремень.

Парикмахером в училище работал армянин Апет Годошан. Он считал меня земляком, радовался всем  моим успехам и искренне сочувствовал при неприятностях. Но теперь он встретил меня, как кровного врага. Его короткие черные усы злобно взъерошились.

— Садысь! — крикнул он, поднимая машинку. — Опозорил Кавказ, я так и думал...

Я тяжело опустился в кресло. Не прошло и минуты, как на моей голове появилась глубоко выстриженная полоса.

— Такой голове волосы не нужны. Такой голове ум нужен, а волосы совсем лишние... Тебя бы не стричь, а совсем побрить надо, — ехидничал Апет.

С голой, как тыква, головой, без ремня я поплелся на гауптвахту.

Было ясно, что комсомольская организация не пройдет мимо моего безобразного поступка. Так и оказалось.

Вскоре состоялось бюро. Лактионов предложил вынести мне строгий выговор с предупреждением. Начались споры. Кое-кто предлагал исключить меня из комсомола. Многие, особенно курсанты, увлекающиеся танцами, протестовали против строгого взыскания, считая, что я осознал вину и достаточно уже наказан. Мне объявили выговор. Курсанты нашего курса уже вышли из того незрелого для военных людей возраста, когда товарищи сочувствуют своему товарищу, совершившему серьезный проступок. Отношение коллектива ко мне было очень суровым. Я все время встречал осуждающие взгляды, слушал колкости и насмешки своих однокашников.