Огонь в темной ночи

— Так как мои суставы не позволяют мне выпрямиться, я выражаю свою солидарность стуком трости. Vive la France!

— Согласны, — сказал краснощекий незнакомец на хорошем португальском языке. И все сели.

Лица у них были хмурые. Силвио не понимал их. Казалось, он окунулся в атмосферу мистицизма.

— Андрэ! — воскликнул Жулио, нарушив тишину. — Как-нибудь я запишусь добровольцем и поеду с вами в Лондон; встречусь с вашим соотечественником из Тулузы, который был здесь проездом. — Когда вы уезжаете, Андрэ? — И после короткой паузы продолжал: — Что может чувствовать человек, участвующий в этой борьбе?

— Француз…

— Любой человек. Борьба — не только ваша. Борьба — общее дело.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы должны освободить родину. Это ваша миссия. Но что вы знаете о том, что происходит с любым из нас, когда мы терзаемся, слушая тайно передачи союзников?

— Говорите потише, — посоветовал поэт Тадеу, испуганно наблюдая за субъектом в зеленых очках. С того момента, как сюда вошли вновь прибывшие, поэт, казалось, оцепенел и опасался чего-то. — Смотрите, нас слушают! — И прежде чем Жулио успел произнести еще более неосмотрительные фразы, он сказал наугад, в надежде, что кто-нибудь поймет его намерение: — Генерал де Голль…

Услышав имя генерала, француз вскочил со своего места и выпрямился. В этом жесте была глубокая и впечатляющая убежденность. Его лицо преобразилось.

— Генерал де Голль — душа Франции. Vive la France! А сейчас, если вы позволите, я поем. Гарсон!

— Нравятся мне французы, — поделился Зе Мария. — Они способны на любой геройский поступок и страдания. Но даже в пылу борьбы или в свой последний час они не забывают о желудке. Мне это нравится.

— Виселица? — спросил иностранец, нахмурив брови.

— Как это звучит на хорошем галльском языке, друг Тадеу?

— Gibet[21], кажется мне.

— А!.. — пробормотал француз, все еще сконфуженный.

В то время как иностранец с аппетитом разрезал омлет, улыбаясь кому-то, Аугусто Гарсия начал говорить. В любой момент ждали, что он скажет нечто приятное; но даже если так оно и было, он тотчас умолкал, доставляя только себе удовольствие, которое могли вызвать его слова. Улыбка у него получилась скупой, сдержанной. Зе Мария, потеряв аппетит, вновь открыл книгу и исподлобья наблюдал за поэтом.

— Когда у тебя экзамен? — спросил Жулио.

— Еще не знаю. Я не пойду по первому вызову.

— Ему не нравятся волнения на короткий срок, — пошутил Тадеу.

— Это более правдиво, чем вы предполагаете, — промолвил Зе Мария с обычной для него резкостью.

— Mes amis[22], вы мало говорите о ваших занятиях… — прокомментировал иностранец.

— Мы стараемся забыть то, что никто нам не помогает ценить. А вы мало говорите о войне…

— Са, c’est autre chose[23], — уточнил, всплеснув руками, тот, раздосадованный. — C’est autre chose. Серьезные вещи, близкие сердцу вещи не допускают легкомысленных разговоров. Vous comprenez?[24] У меня два брата на войне. Живы ли они или погибли? Кто может сейчас знать это? Во всяком случае, я нахожусь здесь, ем омлеты в спокойном городе. Vous comprenez, vous, Жулио?

Жулио чувствовал жар и озноб во всем теле.

— Андрэ! Как-нибудь мы уедем вместе.

Выражение лица Марианы неожиданно изменилось при этих словах.

Это был вызов и упрек. Мариана, пожалуй, может расслабить его, искалечить его жизнь. Он кончит тем, что возненавидит ее?

— Мне бы очень хотелось этого, Жулио. Но борьба идет и здесь. Нужно, чтобы кто-то жертвовал собой и находился далеко от тех мест, где умирают друзья и родственники, во имя того, чтобы Франция выжила, был далеко, mon ami[25], никогда не зная, живы или нет его товарищи и родственники. Есть много способов борьбы за свое дело. Vous savez[26], что здесь также важно сражаться с врагом. Но этого мне недостаточно, вы ведь знаете, Жулио. Недостаточно. Я борюсь, я ем омлеты за столиком кафе в этом буржуазном мире, в то время как мою семью или преследуют, или мучают, а может быть, и убили? Я не знаю, что и подумать. Во всяком случае, je me sens un salaud[27].

В глазах Андрэ можно было прочесть недовольство и гнетущее беспокойство, или же призыв, обращенный к кому-нибудь, возразить ему. Но все они скрывали свою неловкость, не найдя подходящего утешительного слова для иностранца.

Он, Силвио, не имевший никакого отношения к тем посторонним, тоже почувствовал, как у него сжимается сердце.

— Excusez-moi[28]. — Андрэ провел рукой по своим коротким взъерошенным волосам.