Огонь в темной ночи

— Скромность!.. — продолжал иностранец, одновременно отодвигая от себя тарелку. — Что это? Мне хочется вспомнить сейчас нашего прекрасного Ларошфуко[32]: Убегают от похвалы не из-за скромности, а для того, чтобы похвалили два раза. А разве Монтень[33] не осуждал тех, кто гордится тем, что презирает славу?

— Прекрасно! — поддержал его Тадеу.

— Потрясающе! — заключил, со своей стороны, поэт Аугусто Гарсия. — Я пока не думал об этом. Однако, видя такое одобрение со стороны нашего друга Тадеу, мне остается согласиться с ним.

Поэт Тадеу поднялся со стула. Он сжал кулаки, силясь сдержать гнев, но все же он не смог преодолеть свою злобу:

— Вы ненавистный старик. Старик! Я еще приду помочиться на вашу могилу.

— Ну-ну. От собачьей мочи даже трава не растет!..

Часть четвертая

I

С приближением экзаменов город изменился: стал молчаливым, жизнь в нем замерла. Повсюду царила атмосфера ожидания. В садах, в тенистых уголках — всюду были студенты, казавшиеся с каждым днем все более беспокойными и серьезными, заучивавшие наизусть наспех объемистые фолианты, которые, казалось, не имели конца, а в кафе или за столами пансионов занятия продолжались. Те, кто был равнодушен к сдаче экзаменов и старался продолжать праздную жизнь, оказывались одинокими и в конце концов, не зная, чем заполнить внезапное одиночество, открывали книгу и решались попытать счастья. Учили везде, и каждый стремился изобрести самый эффективный метод борьбы с недостатком времени, с усталостью и заботами, отвлекавшими их от работы. Белый муравей натягивал на окне влажную простыню, служившую освежающим занавесом, с тем чтобы в комнату не проникали лучи солнца. Однако поздно пробудившееся желание заниматься, которое было скорее показным, чем полезным, не мешало ему оставаться верным сиесте и ночным кутежам в доме соседки-портнихи, ставшей в последнее время весьма популярной. Сеабра изобрел еще более искусный способ: он погружал ноги на несколько часов в таз с холодной водой, утверждая, что это повышает умственные способности, понизившиеся из-за жары и усталости. Жулио почти не изменил своим привычкам, хотя в конечном итоге всеобщее настроение овладело и им. Он стал угрюмым и раздражительным. Мариане удавалось иногда уговорить его позаниматься вместе под тенью пышных лип Ботанического сада, где постоянно встречалось несколько групп студентов.

В аудиториях посещаемость падала, так как в настоящий момент полезнее и неотложнее были индивидуальные занятия. С другой стороны, в эти душные дни лекций, уже сами по себе неинтересные, становились отвратительными. На некоторых обязательных лекциях студенты оставляли окна открытыми, и при первом удобном случае несколько человек, заранее выбранных по общему согласию, прыгали на улицу. Между преподавателями и студентами существовало своего рода обязательство, выполнявшееся путем взаимных и молчаливых уступок. Для педагогов и учащихся экзамен был не концом их общения, в котором процветало бы взаимное уважение и доверие, а судом, в котором противостояли недоверчивый судья и подсудимый.

Первый студент из пансиона сеньора Лусио, пришедший на экзамен, рассматривался жертвой заговора. Рассказывая позже своим товарищам по кафе свою одиссею, он особо подчеркивал, что в этот день он слопал добрую порцию трески с картофелем.

— Сейчас никто не ест треску с картошкой за час до экзамена по анатомии! Меня осмеяли.

Он неосмотрительно, из простого любопытства пошел посмотреть на своих коллег в секционный зал; предварительно он хорошо пообедал, совершенно не подозревая, что не менее двадцати студентов в последний момент отказались сдавать экзамен. Когда педель, просматривая список учащихся, добрался до его фамилии, удрученный студент думал только о своем переполненном желудке и о том, что через несколько минут должен будет вдыхать запах и рассекать мертвое тело, переваривая одновременно съеденное за обедом.

— И это привело к ошибкам?

— Я толком так и не понял. Дело в том, что неприятный запах, который я ощущал во рту, мог исходить и от трески…

Однако наибольшую сенсацию произвел в студенческой среде известный в кругах городской богемы ветеран факультета права, который после нескольких лет непрерывных отсрочек решился наконец заявиться на экзамен. Он питал особый страх к доктору Кардо, косоглазому преподавателю, чей физический дефект еще более ожесточал его строгость и для которого экзамен всегда был сведением счетов за обиды, накопившиеся за год. Когда приближалась пора экзаменов, коллеги тщетно пытались уговорить ветерана не ходить на экзамен:

— Сейчас не стоит. Пока тот тип не избавится от косоглазия.

Но теперь ветеран отважился рискнуть, и студенты оживленно обсуждали и приветствовали его решение.

— Силвейра идет на экзамен!

Эти слова звучали как боевой клич. Факт дошел до ушей преподавателей, и на одном из последних занятий косоглазый доктор с иронией посмотрел на ветерана, посмотрел пристально и, приглаживая кончики усов, произнес:

— Говорят, вы явитесь на экзамен…

— Вам прекрасно известно, что сейчас у меня есть время…