Огонь в темной ночи

Терпение Зе Марии окончательно иссякло. Для него было невыносимо любое унижение. Он считал, что бедность — это несмываемое пятно. Этим объяснялось его неистовое желание любой ценой избавиться от своей бедности, швырнуть ее в лицо окружающим, вызвать их на грубость, прежде чем он прочтет в их глазах насмешку, в то время как он сам делал вид, что издевается над ними, перенимая чужие манеры и привычки.

— Вам незачем говорить мне комплименты. Я не забуду своего обещания. — И он подтолкнул хозяина к двери. Однако сеньор Лусио сопротивлялся, что-то помимо воли удерживало его в комнате.

— У меня еще одно дело к вам, сеньор доктор… Моя дочь… Жена предупреждала меня, что… Скажите мне откровенно, сеньор доктор… — И сеньор Лусио с неожиданной фамильярностью оперся жесткой рукой о плечо студента. — Скажите мне, любите ли вы мою дочь?

Зе Мария сжал кулаки. Никогда еще он не осознавал столь отчетливо, как во время этого разговора, к чему приведет ухаживание за Диной. Кто намеревается породниться с ним, стать его семьей? Сеньор Лусио, дона Луз, Дина — это воплощение посредственности. Какие бы отчаянные усилия он ни прилагал, нищета будет преследовать его до гробовой доски. Все равно как увязнуть в болоте. Попробуй выберись из трясины! Весь вспыхнув, он пробормотал:

— Давайте лучше не говорить об этом, пока…

— Понимаете, сеньор доктор, мы бедны, но, если вы с добрыми намерениями… моя жена считает, что тогда мы не должны больше брать с вас деньги. Заживем по-родственному.

— Уходите отсюда, сеньор Лусио! Я не приму от вас никаких подачек.

— Я не хотел вас обидеть. Клянусь вам, у меня и в мыслях не было…

В полной растерянности сеньор Лусио остановился в коридоре перед дверью, ведущей в комнату Зе Марии. Ему хотелось вернуться и поговорить с Зе Марией начистоту, пускай тот выскажет, что у него на уме. Сеньору Лусио показалось, будто он сделал что-то не так, как надо, и он чувствовал себя виноватым, сам не зная в чем.

Из соседней комнаты выглянул студент, но, увидев его, тут же попятился и запер дверь на ключ. Это напомнило сеньору Лусио, что он не выполнил поручения жены: надо было непременно получить хотя бы часть денег от наиболее злостных должников. Но инцидент с Зе Марией лишил его всякой инициативы. Он почесал подбородок и неохотно постучал в одну из дверей.

— Что вам угодно, прославленный амфитрион? — спросил студент тоном актера-любителя из провинциального театра.

Иногда студенты пытались обратить серьезные финансовые проблемы в шутку. Не все они понижали, что появление на сцене сеньора Лусио было, несмотря на его комический вид, событием драматическим и для него самого. Бедняки, живущие в университетском квартале, — прачки, швеи, посыльные и содержатели пансионов — казались слишком экзотическими личностями, чтобы большинство студентов могло догадаться об их нелегкой борьбе за существование. Иногда сеньор Лусио прощал им озорство и наравне с другими вносил свою лепту в атмосферу студенческого легкомыслия, притворяясь, будто не замечает его, но в этот момент ему хотелось либо применить силу, на что он, впрочем, никогда бы не был способен, либо пустить слезу в их присутствии — достаточно красноречивый жест, чтобы они наконец все поняли.

— Сеньор доктор Пайва… — начал он, на этот раз без гримас, придававших ему сходство с паяцем. Однако торжественность, прозвучавшая в его голосе, была не менее смешной, и студент принялся усердно тереть нос, чтобы не расхохотаться. — Сеньор доктор Пайва! Моя жена обращается к вам с просьбой, окажите ей такую любезность и вспомните о вашем долге. Вы уже два месяца не платите. А нам доподлинно известно, что отец регулярно присылает вам деньги. Куда же это годится?

— Правильно, правильно, я понимаю все значение этого проступка. Но, чтобы принять решение о выплате долга, я должен проконсультироваться с Государственным советом.

— С каким еще Государственным советом?! Не шутите серьезными вещами, сеньор доктор! — Насмешка студента была такой жестокой и неуместной, что кровь бросилась в голову сеньору Лусио и перед глазами у него все поплыло. Внезапно он распахнул дверь и втолкнул парня обратно в комнату. — Моя жена не может больше ждать! Мы уже нашли другого жильца.

— Но, в конце концов, сеньор Лусио, кто здесь командует: вы или ваша жена? Как же вы допускаете, чтобы у вас в доме верховодила юбка? Ведь жена скоро вам на голову сядет…

— Я не желаю больше выслушивать ваши издевательства, сеньор доктор! Уважайте других, если хотите, чтобы вас уважали.

Его оскорбляли в собственном доме. Его, сеньора Лусио, у которого дочь тоже училась в университете. И намек парня на его зависимое положение в семье всколыхнул прежние обиды, как ни старался он их забыть. И все же этот порыв, когда под натиском горя он едва не утратил над собой власть и уже готов был поступить как подобает мужчине, сменился нерешительностью. Кулаки его сами собой разжались. И перед студентом снова стоял крестьянин, привыкший попрошайничать.

— Это все денежные затруднения заставляют меня надоедать вам, сеньор доктор.