Огонь войны (Повести)

Перед вечером Союн Сулейман, Бехбит и еще трое партизан — более пожилых и уважаемых, по выбору всего отряда, — сели, уединившись в углу двора. Сюда же привели связанного по рукам Абдурашида. Разбор дела был коротким. Сын бая, бухарский подданный, старший толмач кан-целярии генерал-губернатора, подпоручик русской службы Абдурашид Карасаллах-оглы после революции бежал из Ташкента в Бухару. Здесь его приблизил к себе советник эмира, британский агент Искандер-паша. Направил для агентурной работы в Чарджуй. Под именем Мемика Абдурашид проник в Красную Армию. Выслеживал сторонников советской власти в Чарджуйском бекстве. Помогал мирахуру. Препятствовал доставке оружия коркинским партизанам, шпионил, вредил. Застрелил красноармейца Нурягды.

Приговор был суровым и справедливым: расстрелять!

…Когда совсем стемнело и догорали последние костры, отряд сел на копей. На верблюдов погрузили трофейное оружие, усадили пленных, заодно и «хранителя святого моста», чтобы не разболтал врагу о виденном.

— Ну, спасибо тебе, Хандар-мергси! — Держа коня в поводу, Союн пожал руку старому дехканину. — Бери своих верблюдов, шагай восвояси…

— Нет! — вдруг вскрикнул с мгновенно загоревшимися глазами Хайдар. — Я с тобой, командир! С отрядом… Разреши!

— С нами? Слышишь, Бехбит? — Союн обернулся к другу. — Что ж… Хайдар — отличный боец, надежный товарищ. Занимай место в голове колонны, партизан Хайдар.

И старик с гордо поднятой головой проплел мимо всего отряда, ведя в поводу белую верблюдицу. Партизаны на конях восхищенными глазами разглядывали величественно-красивое животное — символ добра и удачи.

— Вперед, друзья! — Союн вскочил на копя, поднял руку. — На Керки! На помощь товарищам!

Цокот копыт разнесся по такыру. На небе загорались крупные звезды. Ближе к полуночи широкая звездная дорога пролегла от горизонта к горизонту, разделив небосвод на две части. Млечный Путь… «Дорогою белой верблюдицы» называют его туркмены. Это дорога правды, счастья парода. Дорога побед.

ОГОНЬ ВОЙНЫ (перевод Ю.Рябинина)

ВОСПОМИНАНИЯ ГВАРДИИ СЕРЖАНТА КАДЖАРА САДЫКОВА

Мать рассказывала мне, что кровь из моей пуповины пролилась на каракумский песок. Наш глинобитный домишка стоял на самом краю села, и сразу же за растрескавшимся, скособоченным дувалом, почти подпирая его, теснились дымящиеся на ветру и медленно оплывающие барханы. Но мне, еще в пеленках увезенному из села в город, так и не пришлось жить рядом с барханами. Увидел я их по-настоящему только на фронте, в Приднепровье.

…Подходил к концу сорок третий год. Вокруг нас угрюмо громоздились горы песка. Кривыми зигзагами на них темнели траншеи.

На нейтральной полосе, прямо против моего окопа, левой рукой обнявши землю, закостенело лежал человек в выцветшей шинели.

Я знал его. Он был сапером, к каждую ночь, неожиданно появляясь из темноты, ему приходилось проползать мимо меня туда, к нейтральной полосе, — искать и обезвреживать немецкие мины. Вчера он даже спрыгнул ко мне в окоп, чтобы покурить украдкой, в рукав шинели. Мы перебросились несколькими словами. До войны он был маркшейдером в Горловке, — я никогда и ничего не слышал об этой профессии. Покурив и старательно затоптав окурок, он полной грудью вдохнул степной, саднящий ноздри воздух и даже, как мне показалось, закрыл глаза от удовольствия.

— Ух, какая силища! Дай бог, останусь живым, приеду после войны отдыхать сюда, вместе с женой и детишками.

И вот он лежит на скосе песчаной двугорбой высоты, и его правая рука повисла в воздухе, зацепившись за колючую проволоку. Пули, пролетающие над ним с той и другой стороны, иногда задевают о проволоку, и тогда ворчливо и недовольно тарахтят привязанные к ней проржавевшие консервные банки. Рвутся снаряды, и взрывные волны, накатываясь на деревянные рогатки, опрокидывают их. А сапер лежит, безучастный ко всему, не меняя позы. И только рука его замедленно и безвольно шевелится вместе с проволокой.

Нужно было бы вызволить его оттуда и предать тело земле. Но как это сделать! По самому гребню высоты идут вражеские траншеи, ощетинившиеся дулами автоматов и пулеметов.

… Подходил к концу сорок третий год. Путь от Волги до Эльбы не был пройден еще и наполовину. И никто из нас не знал, что в запасе у нас целых семнадцать месяцев войны.

Одиннадцать автоматчиков — отделение, которым я командовал, — используя выпавшую передышку, готовились к предстоящему штурму. Старательно надраивали автоматы, и они сверкали, как ложки в ресторане.

…Перед наступлением нас построили. В строй встали десять человек. Одиннадцатый оцепенело застыл перед строем и на него были направлены дула наших автоматов. Его левая рука, неуклюже забинтованная, висела на перевязи. Он старался не смотреть на нас, отводя плохо слушавшиеся глаза в сторону двугорбой высоты, которую нам предстояло взять.