Огонь желаний

— Видимо, все относительно. Иногда мы думаем, что трусливы, а потом обнаруживаем в себе внутренние силы и решимость, которые позволяют нам мужественно держаться в непредвиденных обстоятельствах.

«Именно такой я сейчас себя и ощущаю, — подумала про себя Вада. — Смелой!»

Настолько смелой, чтобы воспользоваться возможностью, которая ей сейчас представляется; смелой, — позволяя человеку, о котором она ничего не знает, показать ей Париж; смелой — просто довериться ему.

И все же Ваде казалось, что никакой особой храбрости здесь нет: она была твердо уверена, что Пьер надежен и заслуживает доверия.

Чтобы попасть в подвальчик «Солей д'Ор», они прошли все кафе и через почти пустынный первый этаж, где несколько местных жителей играли в карты.

Миновав стойку бара, Пьер и Вада спустились на один пролет узкой лестницы, ведущей вниз.

Пьер уже говорил Ваде, что в «Солей д'Ор», обычно открытом каждую ночь, журнал «Плюм» раз в месяц, по вторым субботам, устраивает вечера, начало которым торжественно положил Леон Дешан, основатель журнала.

По пути Пьер и Вада задержались за чашечкой кофе, и Пьер объяснил девушке, что большинство других журналов, как правило, представляют какую-то одну школу или течение.

Только «Плюм» был открыт для всех. Спустя несколько месяцев после основания журнала, Дешану пришла идея иногда собирать вместе его авторов и художников.

— Сначала мы встречались в другом кафе, — сказал Пьер. — Позже, когда желающих становилось все больше, я присоединился к его предприятию, и вместе мы сняли у «Солей д'Ор» подвал.

— Посетители платят, чтобы сюда попасть? — спросила Вада.

Пьер отрицательно покачал головой.

— Для этого не требуется даже быть подписчиком, единственное условие: на наших вечерах не должно быть политики. Сейчас вся интеллектуальная парижская молодежь приходит на эти встречи.

Спустившись по ступенькам вниз, Вада оказалась в большом, заполненном дымом помещении с низким потолком.

Стены украшали наброски и этюды, многие из которых принадлежали кисти Гогена, которого, как объяснил Пьер, современники считали символистом.

Тут же висели портреты авторов журнала «Плюм», листки бумаги, исписанные неразборчивым почерком, с чьими-то подписями и очень симпатичные, выполненные маслом картины, — их Вада с удовольствием бы приобрела.

В конце зала возвышалась самодельная сцена; когда они вошли, кто-то играл на пианино. Вокруг сидели поэты, художники и студенты — именно их Вада пришла увидеть и послушать.

Помещение еще не было забито до отказа, но посетители все время подходили.

Те, что уже сидели, оборачивались к ним, приветствуя Пьера, дружески помахивая ему рукой, или, как поняла Вада, просто из любопытства, поглазеть на его спутницу.

Многие из сидевших за столиками были в накидках и широкополых фетровых шляпах, — Вада знала, что это очень модно в Латинском квартале. На столиках перед сидящими стояли большие кружки пива или совсем маленькие стаканчики с вином.

Через некоторое время Вада увидела, что собралось уж довольно много народа. Пьер объяснил ей, что одновременно здесь могут разместиться около двухсот человек.

— Вот увидите, — сказал он еще перед тем, как они вышли из ресторанчика, — сегодня будут представлены все группы и литературные кружки — парнасцы, бруталисты, декаденты, инструменталисты, кабалисты, даже анархисты.

— Анархисты? — с ужасом переспросила Вада.

— Обещаю вам, вас не взорвут, — засмеялся Пьер. — Это лишь одно из направлений парижской общественной жизни, и они участвуют в наших вечерах как представители определенного политического течения.

Вада представила, что символисты и их последователи будут дружески общаться только между собой, но вскоре поняла одно из преимуществ этого подвальчика: все, кто сюда приходил, сразу начинали чувствовать себя как дома.

Здесь господствовали дружелюбие и дух товарищества, — Вада ощущала это очень остро, но не могла передать словами.

В зале царило оживленное возбуждение, в воздухе витали какой-то юношеский задор и кипучая энергия, разительно отличавшие этот вечер от тех семейных встреч и дружеских компаний, в которых Вада бывала в Америке.

Не успели они сесть за столик вблизи небольшой сцены, как кто-то уже вышел читать стихи.

Вада подумала, что они не очень удачны, но, несмотря на это, все внимательно слушали; потом раздались аплодисменты, не смолкавшие, пока поэт, радостно воодушевленный собственным выступлением, не сел на место.

После этого кто-то играл на гитаре, затем один из сочинителей решил прочитать довольно скучный отрывок из своей прозы, посвященный какому-то художнику, о котором Вада никогда не слышала.

Становилось все более оживленно. Посетители — и мужчины и женщины — постоянно ходили между столиками, за которыми все места были заняты. Новым гостям уже негде было сесть.

Стало очень жарко и душно; табачный серый дым обволакивал присутствующих.

Всякий раз, когда никто ничего не исполнял, гул голосов в зале то нарастал, то затихал, подобно морскому прибою; все одновременно спорили, обсуждали теорию стихосложения, критиковали друг друга или восхваляли до небес.