Огонёк

Тогда я поспешила рассказать ему все: что ты хотела подготовить меня сама, так как окончила в свое время гимназию с золотой медалью, но что репетиции, спектакли и вся твоя служба провинциальной актрисы мешали тебе сделать это, но что со мною занимался аккуратно изо дня в день учитель из мужской гимназии по всем предметам, за исключением языков, которые мне преподавала жившая с нами рядом старушка — бывшая гувернантка, говорившая на всяких языках, кроме, кажется, рыбьего, да и то потому только, что у последних нет физических данных для разговора.

Сначала толстяк (я узнала впоследствии, что его зовут Иван Иванович, фамилия его Радушин) казался очень довольным такой откровенностью, но потом вдруг насупился и перестал задавать вопросы. Кажется, он обиделся моей развязностью, но, Золотая, я нахожу, что ему совсем не следовало бы обижаться тому, что я немножечко неудачно сострила. Чем же виноват твой Огонек, что он такой особенный, непосредственный (так, кажется, называли меня твои товарищи по театру?), мама, и… и глупый?

После урока я узнала, что первый мой экзамен прошел вполне благополучно и что по русскому языку мне поставлено «пять». Лучшая отметка! А, каково?! Если я продолжу в этом роде, Заза и бабушка Лу-лу не посмеют меня называть уже маленькой глупышкой.

Следом за русским экзаменом у меня были и остальные. Отвечала не помню, что и как, но в общем отмахала недурно. Поздравь твоего Огонька, Золотая! Он не осрамился, ни-ни! Впрочем, здесь нетрудно спрашивают, совсем нет, право! По алгебре я чуточку напутала в уравнениях со многими неизвестными, но учитель помог мне выпутаться, и я вышла победительницей даже и из этого, всегда самого трудного для меня, предмета. Что же касается средней, новой и русской истории, то я с такой добросовестностью барабанила во время экзамена последней годы главнейших событий, что преподаватель по этим предметам, ужасно лохматый, с огромною шапкою волос на голове, не успевал задавать мне вопросов.

В классе от всех этих перечислений стоял не то гул, не то трескотня кузнечиков, не то жужжанье шмелей в жаркую пору. Он, то есть учитель, оказался вполне довольным моим ответом.

— Благодарю вас, m-lle, — сказал он, отпуская меня на место.

И когда я уже сидела на скамье подле Усачки, неожиданно спросил:

— Скажите, пожалуйста, m-lle, известный художник Камский не приходится ли вам сродни?

О, мамочка, это была лучшая минута, которую я когда-либо переживала!

— Это мой отец! — вырвалось у меня с такой стремительностью, гордостью и восторгом, что все эти девочки обратили на меня изумленные глаза. А с кафедры уже неслись приятные, неожиданные для меня слова историка:

— Я знаю картины вашего отца. Они в полном смысле этого слова прекрасны. Особенно «Солнечный день»!

Золотая, наш «Солнечный день»! Наш «Солнечный день» похвалил он в первую голову! А!

— О, это лучшая картина! — помимо моей воли вырвалось у меня, и твой Огонек запылал снова по своему обыкновению.

Я не помню, как кончился этот урок, но когда он кончился, я была окружена четырьмя десятками девочек, и все они смотрели на меня так, точно твой глупый Огонек, мамуля, была жительницею Марса, неожиданно свалившеюся на Землю, сюда, в класс. Они все наперебой жали мне руку, поздравляли с успешною сдачею экзаменов и параллельно делали замечания вроде того, что они и не знали, какая новая гимназистка (дочь знаменитости — читай в скобках) поступает к ним в класс.

Ах, мамуля моя, радость, голубушка, у твоего бедного глупого Огонька голова закружилась, как мельница, и я была близка к тому, чтобы упасть в обморок от счастья.

Но это еще не все, не весь триумф, Золотая! Его довершил учитель рисования. Вообрази себе, мамочка: седой как лунь старик с львиной головою и с таким царственно-гордым выражением в чертах, с такими ясными светло-голубыми глазами, что хочется все время смотреть на это милое, доброе, благородное лицо. Он вошел очень взволнованный в класс, остановился на пороге и почти резко крикнул:

— Девицы! Где тут у вас вновь поступившая гимназистка Камская?

Я встала и подошла к нему. Он протянул мне руку:

— Рад познакомиться с вами, дитя мое! Я хорошо знал вашего отца. Он даже начинал отчасти и под моим руководством, чем я вправе гордиться. О, если бы Вадим Камский не умер так рано, из него бы вышел великий художник!