Огонёк в чужом окне

— Мешаю тут всем,— тихо говорила бабушка, поминутно оглядываясь на дверь. Что-то она стала вздрагивать от стука, от громкого голоса, от звонка, в деревне такого за ней не замечал.— И что делать, не знаю. Некуда мне уйти... Хоть бы по дому какую работу позволяли делать, а то ведь ни к чему прикоснуться нельзя. А как можно ничего не делать? Я ж пока живая! Деваться некуда... Хоть бы поплакать могла, а то ведь и слез не стало, сердце горит, а глаза сухие. Только с тобой и поговоришь... Спасибо тебе, сынок... Отблагодарить только мне нечем...

— Что вы такое придумываете? — сердился я.

Единственное, что я мог сделать для нее,— это посидеть рядышком, поговорить. Особенно свободно мы себя чувствовали, когда остальная наша семья развлекалась— играла в карты. Страшный суд...

Баловал я бабушку сладеньким, приносил обязательно что-нибудь в день зарплаты. Она любила круглые конфеты-горошины и овсяное печенье. Держала эти лакомства в коробке из-под будильника. Когда угощения заканчивались, она открывала коробочку и показывала мне, застенчиво улыбаясь: «Гляди, Витя, конфеты и пе-ченюшки мои уже на дне...»

И я спешил снова наполнить коробку.

Раздался телефонный звонок, теща вскочила первая: ей надо знать, кто звонит и по какому поводу.

— Тебя, Витя,— позвала она. — Мужчина какой-то. Не захотел назваться, подумаешь, секреты...

— Худо мне, Вик,— говорил Пепор. — Приезжай, брат, если можешь.

— Когда?

— Чем скорее, тем лучше.

— Что там у тебя стряслось?

— Не по телефону.

— Принято. Буду.

Я скоренько допил чай, сказал, что еду в общежитие — друг зовет, вернусь часа через два: что-то там случилось.

Воскресным подарком было для меня молчаливое согласие жены и тещи. Я это оценил.

Пепора я застал в постели. Или дым от папирос плавал в комнате, или комната плавала в дыму.

— Ты что это?

Он молча протянул мне конверт.

Сотрудник столичного журнала — Пепор в прошлом году отправил туда свои стихи — прислал убийственный отзыв: короче, высмеял парня и посоветовал бросить писать; «Себя не мучайте, других тоже...» Совет, честно говоря, чересчур смелый, не каждый решится на такое.

В прошлом году городская молодежная газета напечатала подборку стихов рабочего поэта Петра Портян-кина. В напутственном слове говорилось о свежем, взволнованном голосе. С тех пор Пепор грозился выдать такое, что все мы ахнем. И вот «ахнул» сам. Крушение иллюзий.

Незнакомым, больным голосом мой друг сказал:

Не расцвел — и отцвел В утре пасмурных дней...

Никогда я не чувствовал себя с ним так неловко, как сейчас. Разговор не клеился.

Он понял, что я растерял нужные случаю слова, сказал:

— Вот ты теперь у нас человек известный, рационализатор. Как это тебе в голову пришло с колодцами?

— Тебе ж в голову приходят стихи! А я хоть год тужился бы, а ни одной строчки не придумал бы.

— Да разве у меня стихи? Все равно первым мне не быть.

— Быть первым — это еще не самое главное,— вспом-ййл я чьи-то понравившиеся мне слова. — Гораздо важнее быть лучшим.

— Гляди ты, как он заговорил! Тебе хорошо по всем статьям, а мне... Отец неустойчивым субъектом оказался, я взял на себя заботу о семье. Мне бы с девушкой хорошей познакомиться, а я не могу... Нельзя мне сейчас жениться. А так, чтоб потрепаться, не хочу... Живу как монах...

— Ну вот, опять разверзлись хляби небесные! Не надо так духом паДать. Ты же сильный, я не раз тебе завидовал, самообладание у тебл дай бог каждому. И мужество. Ты для матери и сестер как солнце...

— Спасибо на добром слове: ты будешь одним из первых, кого я приглашу на свои похороны.

— Венок за мной, железный, чтоб ржавел и скрипел, на нервы тебе действовал... Но до этого я еще погуляю у тебя на свадьбе.

— Да кто за меня пойдет? К тому ж еще и голова у меня пустая.

— Абсолютной пустоты нигде нет, даже в космосе.

— Так что мне все-таки делать? Не могу не писать, понимаешь?

— А кто тебе запрещает. Пиши! А внуки опубликуют.

— Все шутишь.

— Отнюдь. Часто так бывает. При жизни не замечал никто, а потом вдруг гордость нации.

— Мне это не угрожает. Но все равно спасибо, Вик, что ты здесь. Кажется, мои мозги на место возвращаются. Без тебя я совсем было сник, усох... Ничего, я этот упадок переживу и такое выдам, что все вы ахнете, увидишь. Я о славе мечтал, честно. Дурак, да? Сам Александр Сергеевич Пушкин о славе что говорил:

Что слава? — яркая заплата На ветхом рубище певца.

Пепор привстал, закурил, подержал у лица зажженную спичку. В его глазах мелькали огненные черточки.

— Все великие люди страдали,— сказал он, колечками выпустив дым. — Через страдания — к радости. Кого ни возьми: Пушкин, Лермонтов, Бетховен. А Муль-татули? Это псевдоним голландского писателя Деккера— «Тот, кто много страдал». Не раскис человек. И мы будем жить. Можно я тебе новые стихи почитаю?

— Пожалуйста!

Он посидел с минуту, закрыв глаза, и начал:

Надо мною шутите вы мило:

«Скучновато, Пепор, ты живешь!