Огоньки на той стороне

Но и себя он тоже понимал. Во-первых, во дворе жили больше женщины — пожилые, хозяйственные, и шума даже по праздникам не любили. А двор стоял в центре и был двором проходным, как демонстрация и оцепление — так скопом лезут через двор, в обход оцепления, к площади Куйбышева, где военный парад и зеленые танки. Во-вторых, хотя Григорий Иванович и плевать хотел на вопросы трезвости, но всему предел положен. Ханыг, рыгал и прочую гадость он не приветствовал. Нет, не приветствовал.

Григорий Иванович отбирал для оказания помощи серьезных людей: с душой, уставшей от непонимания, но еще не конченной от слишком долгого непонимания. Раз. Тех, кто не стеснялся бы водиться с психическим. Два. Таких, которые имели право звать его Шнобелем. Если же они приводили с собой своих, не знакомых Голобородько друзей, те уже звали его или по имени, или гордым прозвищем «месье Грегуар».

Сарай он освободил от старого тряпья, банок, корыта и гнилых досок. Крысиные дыры заделал намертво кровельным железом. Щели зашпаклевал, стены, чтоб не сильно гнили, покрасил. Стол обстругал добела и шкуркой зачистил — против заноз. Засветил лампу в сорок свечей. И когда друзья принесли стаканы, вилки, табуретки, топчан и козлы для топчана, сделался полный ажур и состоялось торжественное открытие. На открытии каждый из шести приглашенных обнаружил свой собственный вкус; было принесено: бутылка водки «Столичная», бутылка водки «Крепкая» 56°, бутылка «Особой», две бутылки портвейна три семерки, бутылка цветной водки «Охотничья» и бутылка армянского коньяка три звездочки. Колбаса — краковская, любительская, докторская и ливерная трех сортов. Яйца, хлеб, огурцы, лимонад. А от себя Шнобель поставил семь бутылок жигулевского пива — по бутылке на нос. Чтобы все поняли: здесь не какой-нибудь шалман, а хорошее место для приличных людей.

Было постановлено: сарай назвать «Самарский клуб» (а не «Офицерский», как кто-то предложил, — по причине отсутствия офицеров, — и не «Культсарай», поскольку так уже прозвали в народе кинотеатр «Культкино»), кулаками не махать, шуметь и материться при закрытой двери, расходиться не позже одиннадцати. А к холодам сделать розетки, купить на четыре угла лампы-рефлекторы, деньги на электрический обогрев и освещение платить вскладчину, причем со Шнобеля по инвалидности денег не брать.

Конечно, Григорий Иванович опасался стервозности. Элемент стервозности присутствовал. Две семьи соседей — Клавдия Соколова и Берта Моисеевна — ему симпатизировали: во-первых — единственный мужчина в доме, во-вторых — мирный. Само его наличие уже разряжало дамскую обстановку. Тем более некому его ревновать, если он картошку поможет донести или керосина подкупит на всех. К тому же больной. Но вот третья семья, прямо за фанерной стенкой, одинокая крашеная блондинка Валентина с дочкой, на вещи смотрела по-иному. Эта Валентина сильно желала воспользоваться тем, что Голобородько стал психованный. То есть упрятать его в Томашево насовсем и расширить за его счет свою жилплощадь. Активной стервозности Григорий Иванович не любил, тем более на свой счет.

Поэтому риск был. Но волков бояться — в лес не ходить. Пусть докажет, что он дебоширит. Пусть. У него все тихо-мирно. У него свидетелей хватает, что все тихо-мирно. Главный расчет был, что Берта Моисеевна и Соколова Клавдия его не выдадут: Валентина без него всех съест, тем более на пару с дочкой, когда та подрастет.

Расчет оказался правильный, единственно что — Валентина начала мстить. Такая женщина. У нее даже в уборной был свой гвоздик, и накалывала она на него не газету, а такую грубую бумагу — чистый наждак. Она и свою задницу не щадила, не то что — что. Надоставала пластинок и к ночи врубала патефон. Как ему спать — из-за стенки голосом Лещенко: «Дуня, люблю твои блины». Или это: «Мы любим числа пятое — двадцатое и в эти дни живем не хуже королей, и в эти дни не сходит с уст крылатое: „Хозяюшка, вина налей!“». И вот — пошло четвероногое системы «Топтыгин»: Валентина дочку обучает танцевать. Но Григорий Иванович на эти номера после войны и томашевских ночек плевать хотел. Он знал точно, что украшает мужчину. Невозмутимость — вот что украшает мужчину в коммунальной квартире. А с фенобарбиталом эти финты ему — что слону конфетка. Кончится очередная пластиночка — просвистишь невозмутимо в ответ: «Закаляйся, если хочешь быть здоров», таблетку в зубы, одеяло на ухо и — на вылет.

В «Самарском клубе» игрывали в подкидного, забивали и «козла», но в основном время текло в беседах.

Привычку подразделять людей Шнобель не оставил, но видоизменил. Друзья делились на: нормальные люди; толстый и тонкий; особенный человек.