Ограниченная территория

Меня обуял ужас — резкий, как плеск в лицо ледяной воды. Повернувшись ко мне, Химик во весь голос расхохотался.

Смеясь, он подошёл ко мне.

— Поскольку ты несколько дней подряд билась, как мячик рикошетом об стенки одного палатного отсека, я подумал: так и быть, в придачу к первой ознакомительной экскурсии ты заслужила парочку расширенных прогулок. Сейчас была первая — правда, очень усечённый её вариант. А завтра будет вторая.

Он всё хохотал и хохотал, подходя ко мне, в то время как я отбивалась, один раз даже вцепившись ему в ненавистные патлы — на ощупь противные, гладкие, до ненатуральности шёлковые. Прежде чем в руку мне впилась очередная игла, я услышала его бормотание:

— Опять мне волосы гелем укладывать…

Глава 52

Сегодня мне снилось, что я перенеслась в далекий июльский день — светлый и солнечный, когда я вместе с папой, Марго и Тимом собирала грибы в лесу под Поздняково — в том самом лесу, где часто гуляла ещё ребёнком. Теперь он, тёплый, пахнувший листьями и влажной землей, казался непостижимым диковинным царством зелёных деревьев с венцом золоченой короны солнца на кромках, что светились в далёкой голубой вышине. Как это было приятно — шагать по мягкой неровной земле, наступать на трескучие палки, обходить, чертыхаясь, сухие брёвна и ямы, разгребать руками заросли высокой травы, лавировать между цепкими ветвями кустарников, стараясь не зацепиться и не поцарапаться, а также следить, чтобы с тебя не спал платок. Слышать пение птиц, стрекотание кузнечиков и даже жужжание назойливых комаров. Во сне я ощущала себя восторженной гостьей в Волшебной стране. В реальности же в тот день, конечно, всё было иначе. Депрессия, в которой я пребывала после нелепой и трагической смерти Антона, сказывалась на моём настроении и восприятии окружающего мира так, что в лесу я тупо бродила, прижимая к себе повисшее на руке ведёрко, на дне которого поверх скомканных целлофановых пакетов валялся складной нож. Вообще я любила ходить по грибы, несмотря на сопровождающие данное занятие неудобства в виде комариных укусов, духоты в плотной одежде и попадания в паучью сеть. Но в тот раз мне всё казалось пресным и совершенно бессмысленным. Не радовала даже увеличивающаяся тяжесть ведра и пакетов по мере их заполнения, как ни странно, опятами, которые неожиданно бурно разрослись в июле — видимо, из-за аномально холодного лета. Когда мы нашей скромной компанией встретились у ручья на выходе из леса, все бурно хвалили меня за богатый улов, и голоса родных сливались со звоном бьющейся о камни воды, в то время как я сама недоумевала от собственной продуктивности. Наверное, сказалась привычка — а может, желание отвлечься. Или, скорее, сосредоточенность. Идя поодаль от всех сквозь заросли папоротников, не вслушиваясь в весёлые возгласы Тима и моего папы, я тупо смотрела себе под ноги и высматривала другие грибы, которым было положено расти летом и которых нигде не встречалось — лисички, маслята, грузди и мясистые красавцы белые. Прогоняя прочь мысли о том, что Антон мог бы сейчас быть с нами и как радостно удивлялся бы нашему сегодняшнему «типично осеннему» улову. Стараясь не вспоминать, как прошлым летом он в этом же самом лесу, близ поляны, со смехом избавлял меня от паутины, и падающие с открытого места солнечные лучи игриво отражались в его карих глазах…

Солнце. Увидит ли его когда-нибудь моя дочь? Что будет, если я правда скоро умру и покину её, на что мне недвусмысленно намекнул Химик?

— Если она выживет, я буду заботиться о ней, как о своей. Дам ей правильное воспитание, — заявил он, придя ко мне на седьмой день после родов — после того, как показал распечатанную статью о трагической гибели Инны Мальковой от взрыва газа в собственной квартире. Его цепкий взгляд на секунду задержался на пустой полулитровой ёмкости возле моей подушки — та была предназначена для заполнения её молоком. Завтра с утра мне вновь предстояло провести несколько мучительных минут в компании молокоотсоса, которым я с трудом научилась пользоваться и от накладки и механической силы которого моя разбухшая грудь болела. Но ещё больнее сжималось внутри от мыслей, что этот безжизненный ненастоящий предмет предоставлен мне вместо дочки, которая томилась сейчас где-то в недрах ужасной лаборатории.

И сейчас, от вызванного словами этого урода представления о том, что он станет растить Элину, навязывая ей своё больное мировоззрение, а то и делать из неё «сверхчеловека» наподобие того, как это пытался провернуть со своими детьми живший в двадцатом веке француз Луи Дидье, меня внушительно передернуло.

— Я даже имя ей оставлю, которое ты выбрала. Знаешь, она будет напоминать мне тебя… У неё твой цвет глаз. И волос — пока что.

У меня перехватило дыхание. В иной ситуации я бы закатила глаза из-за схожести в данный момент Химика с героем мелодрамы, обращающегося к родившей возлюбленной, но это было его первое упоминание о том, как выглядит моя дочка — оно заставило меня восторженно и с нетерпением ждать, что он расскажет о ней ещё.