Ограниченная территория

— Недостойных людей, — покачав головой, он выбросил использованный платок в лоток, где уже сверху лежал кляп. — Обычных. Тех, чья потеря для общества почти ничего не будет значить. Как я уже сказал, таких в нашем мире большинство. Но есть и другие — как я. Гении. Изобретатели. Двигатели прогресса, основоположники будущего. Все мы нуждаемся в долгой жизни и защите нашего интеллекта от поражающих его заболеваний. Сотворение нового неизбежно связано с разрушением старого. Пользу, которую могут нам принести остальные, помимо выполнения стандартного труда, послужить сырьем для разработки лекарства. Лекарства, которое поможет следующим поколениям стать более высокоорганизованными. И я — основоположник нового витка эволюции. Будущий создатель новой, улучшенной популяции людей. Спаситель научно-прогрессивного будущего.

— Ты и меня сделал «сырьём» для улучшения своего грёбаного препарата, — со злостью сказала я. По щекам скатились и упали вниз очередные слёзы. — И при этом сказал, что я особенная. Так в чем же?!

Филин вдруг сел, придвинувшись так, что его лицо оказалось вровень с моим. Должно быть, рядом с ним всё это время стоял табурет.

— Иногда такое происходит, и это необъяснимо. Можно, конечно, удариться в химические теории феромонов, психологические нюансы и прочие попытки обоснования влечения, природа которого выше банального полового инстинкта, но то, что оно есть — общепризнанный факт. Данное чувство не контролируется сознанием, оно возникает к кому-либо помимо воли и не всегда к человеку твоего статуса и сословия. Поэтому бывали случаи, когда князь влюблялся в свою крепостную, султан — в наложницу, а генеральный директор фирмы — в обычную продавщицу. Вот и я хочу, чтоб ты подольше оставалась со мной. С тобой мне даже не нужно получать одобрение папы, как в случае с Илоной, — хихикнул Филин и, наклонившись, прошептал:

— Я никогда не отправлю тебя в ту самую печь. Даже после твоей смерти я буду на тебя смотреть. Лишь в несколько другом… виде.

И он поцеловал меня в покрывшийся мелкой испариной лоб.

Как оказалось, этот урод заразил меня одной из групп бета-гемолитического стрептококка. К вечеру следующего же дня я почувствовала такое недомогание, что слегла в кровать. Ночью наступило ухудшение: началась лихорадка. Меня бросало то в холод, то в жар. В первом случае я, дрожа всем телом, укутывалась в одеяло и сдернутую простынь; во втором же просто металась по постели, стараясь не поддаваться искушению заползти в душ и сесть под холодную воду. Голова раскалывалась так, будто по ней, словно по грецкому ореху, долбили молотком, и я стонала, обхватывая её руками.

После мучительной, проведённой в одиночестве ночи, наступил такой же пустой безнадежный день. Температура под утро будто бы стала меньше, но появились боли в горле. Это было неудивительно — насколько я помнила, именно стрептококк вызывал острый тонзиллофарингит. Сидя в душевой, я глотала тёплую воду, пытаясь полоскать горло ею. К вечеру, когда опять стало хуже, я кое-как проглотила часть из лежавшей у двери с обеда и ужина провизии (осилив, впрочем, лишь кусок слабосолёной семги с полулитровой бутылкой чёрного чая) и уснула. Разбудил меня в пять утра собственный кашель и горло, горящее огнём, и два часа перед включением света я занималась тем, что «лечила» себя, полоская горло теперь уже шампунем и зубной пастой, выдавленными из пластиковых одноразовых флаконов, что падали мне раз в два дня вместе с вечерней порцией еды.

«Как-то раз Антон заболел ангиной и неделю не ходил на работу. А я постоянно стремилась пораньше оказаться дома, чтобы проведать его. В одно из таких ранних возвращений я застала его спящим на кровати в связанном мною свитере — с узором в виде футбольного мяча. А лицо его, хоть и бледное, с подчёркнуто-заострёнными чертами, было по-прежнему красивым».

Если бы только Антон был жив и видел сейчас меня в таком виде…

«Если бы ты… Нет, я так не могу».

«Прости меня».

То, что произошло ночью накануне моего похищения, превращало все мысли о моём муже в тяжёлые, хлещущие до синяков ветви, от ударов которых я сгибалась надвое, ворочаясь в бреду на пластиковой кровати. Шёл уже третий день болезни — и за всё это время говнюк МиФи ни разу не появился лично, не говоря уже о том, что оставил меня вообще без какой-либо помощи. Мне даже не сбрасывали лекарства.

Я не сомневалась, что Химик следит за мной в монитор, словно за мышью в клетке, и по каким-то обдуманным им причинам не вмешивается в естественный ход патологического процесса — видимо, ждёт определённого момента, некой точки, в которой он должен будет получить результат. Вот только что ею является? Развитие тяжёлых осложнений? Критического состояния?

Ужасные догадки пронзали меня острыми осколками страха, и я, всхлипывая, опускала в подушку горячий лоб. Тело сотрясалось от кашля. Сердце отбивало глухие удары. Выворачивало каждый сустав, тянуло каждую мышцу. Сковывало ужасом душу. Как мантру, я повторяла про себя успокаивающие фразы.