Ограниченный контингент

– Чего-то я не пойму: шагает и жрёт по дороге вся семья, а кормит их один Советский Союз. Да, и я тут два года, но ещё ни одного монгола не видел, которого можно было бы пролетарием назвать. Сегодня ночью вышел покурить на балкон – а в мусорном баке двое местных ковыряются, жратву ищут. Грязные, как черти, в наших сапогах, в советской военной форме. Ничего своего-то нету… Я свистнул – они, как крысы, порскнули. Как зверьки какие-то.

– Ваши слова совершенно немыслимы. Считайте, что я ничего не слышал. Спишем на нервное переутомление. Идите, генерал. Отдыхайте.

* * *

Эшелоны на север, в Союз, идут один за другим. В короткие минутные промежутки дежурящий на переезде пожилой монгол в выцветшей железнодорожной фуражке разрешает проехать трём-четырем автомобилям, но потом под дерущее уши дребезжание звонка опять перекрывает переезд.

В обе стороны скопилась дикая пробка из советских военных и монгольских гражданских машин. Кто-то сигналит и матерится, кто-то уже устал и безучастно ждёт своей очереди. Школьники в маленьком автобусе мелькают чумазыми мордашками, показывают языки русским солдатам и хохочут.

Снова визжит звонок, шлагбаум начинает опускаться. Взревев двигателем, монгольский автобус – «пазик», набитый детьми, прыгает на переезд, переламывает кабиной медленно опускающийся полосатый дрын и глохнет прямо на рельсах.

Воет гудок показавшегося тепловоза. Орёт дежурный по переезду. Истерично верещит звонок. Монгол в кабине автобуса замороженным взглядом смотрит вперед и в сотый раз поворачивает ключ зажигания. Стартер визжит, но не заводит.

К окнам автобуса прилипли мгновенно утратившие смуглость детские лица.

Тепловоз ревёт раненым мамонтом. Скрежещет экстренное торможение… Не успеет.

Из кабины советского «Урала» выскакивает лейтенант, что-то вопит. Горохом на землю скачут два десятка солдат из кузова. Облепляют «пазик», как муравьи толстую вкусную гусеницу, тащат через рельсы.

Тепловоз исходит на крик. Огромная зеленая морда, испуганно таращась круглыми фарами, надвигается неумолимо. Бойцы хрипят, скребя грязными ногтями в цыпках по скользким автобусным бокам.

– Навались! Ещё чутка.

«Пазик» скрипит всем телом и переваливается задними колесами через крайний рельс – в последнюю секунду.

Расшвыривая воздух горячей грохочущей тушей, тепловоз пересекает переезд, протаскивает десяток вагонов и останавливается.

Лейтенант стучит в стекло водителя автобуса кулаком:

– Открой пассажирскую дверь, придурок!

Тот продолжает сидеть прямо и машинально поворачивать ключ зажигания.

– Да он в шоке, товарищ лейтенант. Сейчас, сами откроем.

Веснушчатый полутораметровый рядовой Синичкин бьет коленом между створок автобусной двери, всовывает в образовавшуюся щель ладошки. Ему помогают.

Гармошка со скрипом раздвигается, из автобуса высыпаются ревущие вразнобой монголята. Бойцы подхватывают их на руки, относят в сторону.

Из машин набегают люди – кто матерится, кто нервно хохочет… Дежурный по переезду что-то горячо втолковывает по-монгольски не понимающему его лейтенанту.

Забытый всеми водитель автобуса вновь поворачивает ключ зажигания. Из выхлопной тубы с кашлем вырывается клуб дыма, двигатель заводится. Водитель включает передачу и жмет на газ… Народ шарахается от «пазика» и разноязычно орёт:

– Зогс!

– Стой, идиот!

Автобус сбивает с ног зазевавшегося Синичкина, наезжает на него передним колесом и останавливается.

Пробитое осколками рёбер сердце спотыкается и замолкает.

* * *

Гия Иосифович Лордкипанидзе без стука вошёл в кабинет командующего. Полковников, самую малость задержавшись, поднялся из кресла навстречу.

– Товарищ кандидат в члены Центрального…

– Садитесь, генерал, и давайте без церемоний. Одно дело делаем.

Командарм, не удержавшись, скептически хмыкнул. Гость сделал вид, что не заметил, и продолжил разговор.

– Что вы можете сказать про вашего члена военного совета?

– Хм, в каком это смысле? Член как член. Обыкновенный.

– Ну, вы не замечали за ним раньше шовинистических настроений?

– Каких-каких настроений?

– Генерал, ваш подчиненный неуважительно отзывается о наших монгольских друзьях. Я с ним сегодня…

Московский гость подробно пересказывал последний разговор с Рябинкиным, генерал рассеянно кивал головой, ковыряясь карандашом в ухе. Вдруг он напрягся и переспросил:

– Как вы сказали, Гия Иосифович? Ночью, двое на помойке, в советской военной форме?

И, не слушая ответа, схватил телефонную трубку.

– Коменданта гарнизона, мухой… Полковник! Ну-ка, скажи мне, а генеральскую пятиэтажку твои патрули проверяли? Да, в которой высший комсостав живёт. Что значит – не хотели беспокоить?! Вот прямо сейчас, бегом, проверьте чердак и подвал… Да мне похер, что у тебя людей нет – сам посмотришь, не развалишься! Доклад через тридцать минут!

Грохнул трубкой и расплылся в счастливой улыбке.

– Дорогой Гия Иосифович, сдаётся мне, что вы нам очень помогли! Коньячку?

– Кхм. Ну-у-у, в этом ничего удивительного нет – для того и служат центральные партийные органы, чтобы вдохновлять, так сказать, и помогать. Не откажусь от коньячка.

* * *