Ограниченный контингент

Акт вскрытия трупа патологоанатом принёс утром, гроб в ремонтной роте сделали быстро. Для сопровождения тела погибшего при исполнении интернационального долга рядового Синичкина выделили двух сержантов-земляков из его батальона, тоже уроженцев Липецкой области…

Старшим назначили прапорщика Володю, только что изгнанного из генеральских холуёв – вот пусть растрясет брюхо. «Груз двести» сопровождать – это тебе не начальствующее тело возить, приятного мало…

Санитарный «уазик» – «буханка» выехал рано утром с печальным грузом по маршруту Дархан – Улан-Батор. После ночевки на армейской пересылке гроб надлежало погрузить в иркутский поезд, а там уже – пересадка и путь домой.

Последний путь. Досрочный дембель…

* * *

Сельское кладбище. Ржавые покосившиеся оградки. Поющий не к месту жаворонок. Районный военный комиссар принёс с собой шесть холостых патронов для «макарова», и вдвоём с прапорщиком они вразнобой исполнили троекратный залп над могилой в уплату последнего долга перед солдатом. Жаворонок испуганно замолчал…

Мать Синичкина, нестарая ещё, но какая-то нелепая и сутулая, не ругалась и не плакала. Когда Володя передал ей посмертную награду сына, монгольскую медаль «Боевое содружество», начала часто кланяться и благодарить…

От этого стало ещё тоскливее.

Младший братишка Синичкина, такой же худющий и веснушчатый и по малолетству не понявший смысл происходящего, подергал прапорщика за штанину:

– Дяденька военный, а можно, я этот значок буду носить, пока брат из армии не вернулся?

Володя отвинтил от кителя знак «Гвардия» и протянул пацанёнку:

– На, дарю. Своё носи.

– Ух ты! Этот даже красивше…

Ветер едва шевелил ленты на убогом похоронном венке из пластмассовых цветов.

* * *

Ромка и Сергей, прятавшиеся неделю в подвале «генеральского» дома, получили по два года дисциплинарного батальона.

Пилот вертолёта Ми-24 был срочно переведен в Союз и уже там уволен в запас без пенсии, по служебному несоответствию.

Власти новой Монголии включили Шугэл Билуу в реестр национальных природных и исторических памятников. Сейчас там не протолкнуться от китайских туристов.

По предложению представителя Военного отдела ЦК КПСС член военного совета 39-й армии генерал Рябинкин был отстранен от должности и через полгода ушел в отставку. Теперь он – глава русского национального союза в большом сибирском городе, пылкий оратор и публицист. Замечена за ним одна странная особенность – жутко не любит, когда при нем свистят.

Его бывший водитель, Владимир, служит послушником в маленьком подмосковном монастыре.

Последний эшелон с советскими войсками ушел из Монголии в сентябре 1992 года.

Через год после похорон военкомат установил на могиле Синичкина скромный памятник. Он так и стоит – покосившийся черный конус с облупленной красной звездой из жести.

Август 2013 г.

Бронзовый солдат

Моему дедушке.

Он стоит на маленькой, стерильно чистой площади в центре столицы независимой страны.

Неторопливые эстонские голуби царапают бронзу коготками и по-европейски солидно, с явным удовольствием, срут ему на голову.

Он старается не обращать внимания.

Память. Он помнит яркие майские дни, детей с цветами и старенького маршала Баграмяна. Маршала вели под руки, и ветеран, тряся бритым черепом в древних пигментных пятнышках, надтреснутым тихим голосом говорил о войне. Той самой, которая в каждом из нас навсегда.

Когда-то у Него было имя. И не одно, а одиннадцать – от подполковника Котельникова до гвардии старшины Борщевского. На рядовых не хватило места. На рядовых всегда не хватает. Места для имени на памятнике, орденов, баранов для папах… Рядовые привыкли.

Потом местные власти решили, что негоже помнить русских оккупантов поименно. Доску с фамилиями вырвали с мясом, а на её месте повесили другую. Объясняющую, что это теперь – памятник всем, погибшим во Второй мировой войне. То есть вообще всем. Без исключения.

Американскому сержанту, загнувшемуся на Соломоновых островах от кровавого поноса. Бандеровцу, подорвавшемуся на партизанской мине. Латышскому эсэсовцу, выловленному чекистами в лесу в сентябре сорок пятого. Обгоревшей головешке, бывшей когда-то Евой Браун. Японскому камикадзе, разнесшему на молекулы английский крейсер.

Он стоит в плащ-палатке, пыльных кирзачах, с ППШ на плече и думает: блядь, ну причём тут камикадзе?

А ещё Ему очень холодно.

* * *

Тагира Шайдуллина забрали в армию в тридцать седьмом. Там кормили, одевали, учили читать по-русски и стрелять. И никто не вспоминал, что он из кулаков. Бравые городские большевики приехали к ним в двадцать восьмом и признали кулаками всех. Всю татарскую деревню Ваныш в полном составе отправили в Забайкалье, искупать воображаемую вину. Потом спохватились, приказали простить и вернуть. Но не сразу. Многие успели помереть непрощёнными.

В Красной Армии Тагиру очень нравилось. И на финскую войну он отправился, полный энтузиазма.