Огромный черный корабль

Оно сидело, присев на длинных лапах, опустив брюшко (увесистую, килограммовую брюшину) к самому мху, а лапы, мохнатые зеленеющие лапы растопыривались во все стороны и не было им числа, оно совсем слилось с фоном, словно полупрозрачное жидкое стекло, отражая окружающую действительность, а вот глаза – четыре мерцающих точки – его выдали. Браст замер: не стрелять, не бежать, ни черта он не мог совершить... Оно было такое большое, и такое быстрое, и столь незаметное одновременно. Наверное, он бы ничего и не успел, если бы оно атаковало. Когда оно шевельнулось, защитная окраска тут же пропала: оно стало ярко красное. Большущая паукообразная дрянь, сантиметров двадцать длиной, не считая ног, на которых оно приподнялось повыше, а четыре передних страшных отростка, оно выбросило вверх, к человеку и теперь уже совсем мизерное расстояние отделяло это страшилище от Браста. Зрачки человека приобрели свойство телескопа, они до невероятности сузили обзор. Браст теперь видел только страшную жующую саму себя мохнатую пасть: шесть раскрытых лепестками челюстей заглатывающих воздух... Покуда только воздух. Они уже почти добрались до человека. Он не почувствовал, он просто понял, что передние многолоктевые лапы дотронулись до него, и острый коготь протыкает жесткую защитную одежду, буравя опору для подтягивания тяжелого членистоногого тельца, словно надо было выпендриваться, а нельзя было просто прыгнуть, задавливая лицо и забивая ноздри шерстью, и с ходу выпить глаза.

Что-то случилось, насторожило этот маленький ужасный мозг. Паук сразу отпрянул, уменьшаясь, втягивая ноги и жующий бутон, зеленея, волной меняя окраску на маскировочную. Миг, и он уже двигался, боком, боком, загибая тройные коленки и пульсируя цветом, а глаза, живые зрачки без бельм, все пялились, пялились на Браста. И вот тогда, ожившее млекопитающее, наконец пришло в себя и надавило гашетку. И иголки дырявили и дырявили насквозь эту шевелящуюся, пялящуюся глазами массу и все еще смотрящую, смотрящую, даже когда лапы-ноги разлетелись окрест, сгибаясь сами для себя, живущие теперь отдельно, смотрящую даже, когда опустела обойма и когда свалившееся с плеч окостенение толкнуло человека к спасительной броне.

– Что там, командир? – спросил Пексман не оборачиваясь (он возился с регулятором подвижного сиденья).

Браст захлопнул люк, едва не отхватив пальцы.

– Господи великий Эрр! – шептал он не замечая, – Пекс, дай воды, ради солнцеликих!

10. Путаницы городов.

Первый сопровождающий, старик, циклов тридцати пяти, умер мгновенно, по-видимому, от болевого шока. Еще до того, как рухнуть на мостовую, его вельветовая куртка превратилась в лохмотья, а дряхлое тело в решето, но тем не менее, пока Лумис разоружал второго конвойного, блестящие иголки издавали очень неприятный визг, когда, пронизывая свежий труп, бились о стекломильметоловую мостовую. Водрузив молодого худощавого парня, временно ставшего манекеном, на спину, Лумис, в два прыжка, достиг входного люка высотного здания. В темном холле он нашел ступеньки и на одном дыхании добрался до пятого этажа. Неизвестно кто и за что обстрелял сопровождающих, но для тех, кто прибудет разбираться, попытка его освобождения неизвестными, могла обернуться достаточным доказательством его собственной вины. Как там было сказано в сообщение новой власти относительно лиц оказывающих сопротивление: «…таковые будут расстреливаться на месте». Весело!