Огромный. Злой. Зеленый

Внутри было темно и тихо. Даже слишком темно и тихо, как будто все краски и звуки стерли тряпкой. Приглушенный желтоватый свет позволял разве что не запнуться и не прочертить носом пол. Я шла по длинному коридору, по обеим сторонам которого тянулись двери.

Мастерская состояла из нескольких помещений. Разумеется, мне было любопытно заглянуть в каждую, но сейчас была нужна конкретная — последняя слева. Алексей сказал, что Дитрих, скорее всего, там.

— Можно? — я осторожно заглянула внутрь.

Не то чтобы опасалась заходить к Диту, но вдруг он занят чем-нибудь особенным, и моё присутствие только помешает. Ведь реставрация — процесс, требующий особой концентрации. Но мужчина ответил:

— Конечно. Заходи, я уже заканчиваю.

Он сидел за широким столом, под светом настольной лампы, и вымачивал старый желтый лист бумаги. Я пригляделась: явно старинная книга, с церковной иллюстрацией, на которой изображен какой-то святой.

Если честно, увидев, как Дитрих обмакивает лист в воду, я аж оторопела.

— А разве можно опускать бумагу в воду? — спросила почему-то шепотом.

Мне казалось, бумага тут же расползется на части, или картинка расплывется.

— Разумеется, — спокойным тоном ответил мужчина, кистью провел по листу прямо в воде, та моментально начала желтеть. — А как ещё ты счистишь с неё въевшуюся грязь? Вода не вредит бумаге, не переживай.

— А буквы? Вдруг текст поплывет? Или рисунок?

Меня завораживало то, с какой аккуратностью Дитрих занимался этим странным процессом. Я стояла за его плечом и наблюдала, как кисть обводит темные пятна загрязнений и те становятся светлее.

— Не поплывет. Чаще всего в типографии используют краску на жировой основе, а жир, как мы знаем со школы, водой отталкивается, — мужчина оглянулся на меня с улыбкой. — Тебе что, действительно интересно слушать мои скучные лекции?

— Очень интересно! А что тебя удивляет? Я никогда не видела, как реставрируют вещи. Это как будто таинство какое-то для избранных.

— Нет никакого таинства, только кропотливый труд. Но старинные вещи того стоят. Иногда мне кажется, что у них тоже есть душа, и я помогаю вернуть ей былое обличье. Если ты немного подождешь, я закончу, и мы сможем прогуляться.

— Конечно, подожду.

Я села рядом с Дитрихом и увлеченно рассматривала то, какими инструментами он пользуется, как аккуратно, внимательно, чутко обращается со старинной — четырнадцатого века! — книгой. Как счищает со страниц частицы клея, как бережно обрабатывает специальным раствором хрупкий потрескавшийся переплет.

Наверное, в его мастерской есть и другие работники, но одно я знала наверняка: никто не смог бы реставрировать вещи так, как это делал Дит. Полностью отдавая себя процессу. Живя им. Он расслабился, даже черты лица размягчились, из взгляда исчезла вечная напряженность.

Мне нравилось видеть эту его сторону, резко контрастирующую с сущностью орка. Он не просто управлял мастерской — он работал тут, получая настоящее удовольствие.

— Я звонил, мама сказала, что ты пошла гулять. Как тебе город? — не отвлекаясь от процесса, поинтересовался Дитрих.

— Он очень… хм… необычный. Я не могу сказать, что он мне понравился. Но в нем определенно есть какое-то очарование. Знаешь, я хотела тебе кое о чем сказать.

— О чем?

Я задумалась, не зная, с чего начать, а что оставить на потом. Но внезапно в дверь постучали, и в кабинет заглянула уже знакомая рыжеволосая женщина. Маргарита, мама малыша Егора. Она помялась на пороге, комкая край куртки, а затем пробормотала со слезами на глазах:

— Я буквально на минутку, пока вы не ушли. Хотела сказать вам лично спасибо… за Егорку… вот, отпросилась с работы, чтобы успеть заскочить сюда.

Дитрих недоуменно сдвинул брови.

А женщина, не дожидаясь приветствия, сгрузила на пыльную тумбочку в углу огромный пакет, приоткрыла его. Запах печеных яблок наполнил мастерскую.

— Я с утра делала, шарлотка — пальчики оближешь! Егорка всегда просит испечь. А тут много подгнивших яблок от предыдущей партии осталось, ну и я в большой сковородке… — Ее глаза округлились, когда она поняла, что же ляпнула, женщина аж побледнела.

— Пахнет очень вкусно, спасибо большое, — я вскочила с места, подбегая к пакету.

Дит перевел на меня подозрительный взгляд, я кивнула ему, мол, это я тебе и хотела рассказать.

— Я пойду… — окончательно смутилась женщина.

Ее лицо вдруг изменилось. Разом накинуло несколько десятков лет. Стало старым, морщинистым, дряблым. Лишь глаза оставались прежними.

Обстановка темной мастерской растаяла словно дым, вместо неё появилась солнечная квартира с цветастыми обоями. Из окна был виден незнакомый мне город и краешек уходящей под горизонт воды.