Огромный. Злой. Зеленый

Мы заперли мастерскую и вышли на улицу. Свечерело, но солнце упорно не закатывалось за горизонт. Я словно ненадолго попала обратно в родной город, где темнеет поздно. Даже взглянула на время — определенно, уже вечер. А небо светлое-светлое, как полуденное. Чистое, без единого облачка.

Сначала показалось, что Дитрих хочет просто прогуляться. Он спросил, тепло ли мне, и, услышав утвердительный ответ, повел в сторону реки. Мы направлялись в сторону хлипкой ограды, за которой начинался резкий склон вниз. Я уже знала, что река рассекает город на две части. Нашу, оживленную, где есть и магазины, и парки, и больницы с детскими садами, и другую. На той, другой, тоже были обозначения улиц, но никаких торговых точек я не увидела. Ещё удивилась, почему так.

— А что там? — спросила Дитриха, когда мы почти подошли к ограждению.

— Там? Заброшенная часть города. Расселенные дома, если быть точным. В них давно уже никто не живет.

И тут я увидела сама. Если не приглядываться, стоящие в отдалении пятиэтажки казались жилыми, но теперь, всмотревшись, я понимала, что их объединяет общая темнота окон. Стало совсем не по себе. Как будто за рекой находился город мертвых. Если в здешних квартирах ещё теплилась жизнь, то там — ничего. И эта участь ждала всё вокруг. Каждое без исключения здание. Каждую улицу. Каждую квартиру.

Когда-нибудь молодежь разъедется, старики умрут. Место вымрет, рано или поздно.

Я обхватила себя руками, пытаясь успокоить странное чувство, растущее в груди. Меня будто охватывало жгучим морозом, знобило изнутри.

— Здесь добывали уголь, по сути, город выживал только благодаря ему, — внезапно Дит приблизился ко мне вплотную, прижал к себе, спиной вжимая в грудь. — Но угольные шахты закрывали, шахтеры уезжали на «большую землю», продавали квартиры за бесценок. Вон, тот район полностью расселили.

— Как будто призрак…

Я сглотнула.

— Попробуй посмотреть на это с другой стороны, — его голос обволакивал, убаюкивал. — Там — спокойно. Там больше нет жизни или скорой смерти. Там ни о чем не тревожатся. Будущее тех мест предрешено.

Он говорил размеренно, плавно, и внезапно мне показалось, что я начинаю чувствовать ту самую энергетику. Бесконечный нерушимый покой. Отсутствие эмоций. Отсутствие боли. Река действительно делила город на две части: на живую и мертвую. И на той, другой стороне, было нечего бояться.

— Ты постоянно знаешь о чьей-то смерти? — спросила я, плотнее вжимаясь в Дитриха.

— Я научился себя контролировать и почти не вижу спонтанных смертей в деталях, — тот дыханием грел мой затылок. — Это не так сложно, я расскажу тебе основы самоконтроля. Но ощущение смерти — оно всегда со мной. Чувство, что она где-то рядом, что вот-вот кого-то не станет. Без конкретных деталей.

— Как ты не сошел с ума?

— Поэтому я и выбрал этот город. Здесь гораздо тише, мне проще сосредоточиться.

Кажется, я догадывалась, что именно он подразумевает под словом «тише». Потому что закрывала глаза и слышала шепот города. В шуме листвы, в неспокойном беге реки, в свисте шин редких автомобилей, в скрежете старых качелей и ударах ботинок по асфальту — город звучал везде.

И он был значительно спокойнее, допустим, моего родного, где звуки не умолкали ни на минуту. А когда к ним примешивается постоянный голос смерти — мелодия превращается в какофонию.

— Наверное, поэтому ты и не умеешь любить, — сказала вдруг невпопад. — Ну, потому что если ещё и любить кого-то во всем этом мраке, о ком-то переживать — точно свихнешься.

— Неплохая версия, — Дит усмехнулся, а затем добавил едва слышным шепотом. Я даже не была уверена, что мне не послышалось. — Если бы я умел любить, то полюбил бы именно тебя.

Я уставилась на него во все глаза, но орк тут же сменил тему и даже как будто смутился, что я услышала лишнего:

— Пойдем покажу тебе несколько особых мест.

Я и не подозревала, что Дитрих умеет находить красоту в мелочах. Он вел меня около старинных домов, рассказывал о судьбах некоторых живущих там людей так, словно был знаком с ними лично. О первых шахтерах, об основателях города, о тех, кто уехал отсюда и стал известен за пределами города.

Он дышал вместе с городом. Наверное, он любил его — хоть и утверждал, что не умеет любить и не собирается этому учиться. Но любовь эта была болезненной, со вкусом зависимости. Дитриха устраивало увядание этих мест. Он не желал развития, наоборот, с каким-то ненормальным удовольствием рассказывал, что ещё десять лет назад здесь жило почти семьдесят тысяч человек, а теперь осталось чуть больше пятидесяти.

— Неужели нельзя перевезти сюда какое-нибудь другое производство? — спрашивала я, когда мы шли по разбитым улочкам. — Не связанное с добычей угля.

— А зачем? — пожимал плечами Дит. — Это огромные вложения, сложности с логистикой и прочие проблемы. Проще дождаться, когда отсюда все уедут, и навсегда вычеркнуть его с карт. Думаю, лет девяносто хватит.

Я дернула плечами. Меня пробирала дрожь от его слов, и сразу же вспоминались дома с выбитыми окнами, стоящие на том берегу.