Огрызки эпох

— Такую дичь, на которую вы никогда не ходили, и вряд ли пойдете, молодой человек.

Подумав, что Константин издевается надо мной, я перестал задавать ему вопросы.

В наш дом собакам вход был воспрещен, кошкам — и тем разрешалось временное пребывание в подполе и на кухне, где могли объявиться крысы и мыши. Шерсть, прилепившаяся к обивке шикарной мебели и въевшаяся в ковры, надолго бы испортила настроение моей матери. Но Константин упорно не соглашался оставить Дарью Прокофьевну на улице или в конюшне.

— Тогда я сам в конюшне буду почивать, — заупрямился он.

Такого чудного гостя я принимал впервые. Но раз пригласил, значит придется ему уступить.

В прихожей я снял сюртук, остался в белой рубашке и узких брюках, а полковник отдал лакею шляпу и пальто, самостоятельно повесив на крючок раздутый кожаный портфель с документами. Как выяснилось, Константин носил домотканую рубаху, вроде сибирской. (Да, Сибирь крепко ко мне привязалась на тот вечер).

Дарья Прокофьевна вела себя не по-собачьи степенно: не бегала по залам, не обнюхивала все углы. Войдя в столовую, она с таким вниманием и вроде даже с чувством смотрела на букет пионов посреди сервированного Никитичной стола, что я подумал, а не прогуливалась ли по столу кошка?

Кухарке гость не понравился с первого взгляда. Она нарочно передо мной скривилась, когда я усадил его за стол.

— Отведайте сперва вот этого лакомого блюда, — предложил я гостю, — жареного карася из нашей речки со свежим луком и маринованным чесноком.

— Простите, лука и чеснока не кушаю, — беспокойно заерзал Константин. — Особенность пищеваренья.

Ульяна Никитична взглянула на него с лютой ненавистью.

— А что вам нравится? Как вы посмотрите на телячьи отбивные? — не обращая внимания на гримасы кухарки, поинтересовался я.

— Вполне пойдут. Благодарю за понимание, — вежливо ответил Константин. — Чуточек недожаренные, если можно. С тончайшей корочкой.

— Могу подать сырыми, — пробурчала Ульяна Никитична.

— Упырь настоящий ваш гость, дорогой Тихон Игнатьевич. Гоните его в шею, — склонившись надо мной, шепнула она в левое ухо. — И облейте для затравки чесночным маринадом. Я целую банку принесу.

Я покраснел от стыда. Напрасно я был мягок с крепостными. Обращайся я с ними строже, они не распустились бы так, не почувствовали бы себя хозяевами в барском доме.

— Псине что подать? Свинячьих потрохов? — голосом Бабы Яги спросила Никитична.

— Никак нет, — возразил Константин. — Для Дарьи Прокофьевны я попрошу пожарить бедрышек куриных без косточек и сделать пару отбивных, чуть недоведенных до полной спелости, как для меня. А еще Дарьюшка любит огуречный салат с лимоном.

После этих слов я перестал понимать, кто из присутствующих в столовой людей более сошел с ума — полковник, кухарка или я сам.

Сидевшая возле хозяина Дарья Прокофьевна беспокойно вертела головой.

— Ваше пожелание будет исполнено, — прошипела Ульяна Никитична, удаляясь, и я вроде как очнулся.

Собираясь устроить ей хорошую словесную взбучку, я встал, чтобы пойти за ней на кухню и там ее как следует распечь за недопустимое поведение.

— Не суетитесь, Тихон Игнатьевич, присаживайтесь, я вас прошу, как гость, — с необычайной мягкостью заговорил со мной Константин, словно сказочный кот, умасливающий баснями мышку. — Простите бедную старушку, она, видать, наслышана о диких происшествиях, творящихся в губернии. Посему и бережет вас, пужается незнакомцев.

Вернувшись за стол, я замер в напряженном внимании.

— Я ведь из города прибыл сюда не просто так, от праздности, а по следственному делу, — вкрадчиво улыбнулся Константин.

Я застыл с приоткрытым ртом: «Добро пожаловать в Сибирь, Тихон Игнатьевич».

— Делу об убийстве, — Константин щелкнул пальцами.

— Но я, простите, никого не убил, — бездумно выпалил я.

«Заговор против императора Николая и переписка с мятежниками — одно, а убийство… Убийство — совсем другое дело. Такое обвинение пахнет виселицей».

Дарья Прокофьевна подошла ко мне и уставилась в глаза. Я от страха вжался в спинку кресла.

— Так я и не виню вас, Тихон Игнатьевич. Мне известно, что вы не могли того сотворить, о чем я следствие веду, — с легкой насмешкой произнес Константин, отозвав собаку хлопком ладони по колену. — Говорил ли вам друг и сосед Павел Тузин, что нашли его крепостного мельника в овраге убитым на минувшей неделе?

— Разумеется, Павел мне говорил о том. Однако мельника не убивал никто. Шел он темной ночью во хмелю от кума, заблудился, упал в овраг. Там его волки и растерзали.

— А мне вот сдается, добрейший хозяин, что волки те ходят на двух ногах, — коварно прищурился полковник.

Я не знал, что ответить. Считал, что загадочный гость меня пугает, сбивает с толку, чтобы уличить затем в намерении устроить государственный переворот. Я старался вести себя обыкновенно, не выдавать сокровенных страхов. Но едва украдкой заглядывал в сощуренные, отвернутые от свечного пламени глаза полковника, противоестественный, необъяснимый ужас, которому нет сравнения, проникал в самую глубину моей души.