Огрызки эпох

— Этим вы меня не разочаруете.

— Но почему? Вы же вампир. Вам, должно быть, нравится море крови в литературных произведениях и театральных постановках.

— Отнюдь, мадам. При совершении плавания в любом море вам грозит утопление. В ручейке сложнее утонуть, не так ли?

Виола торжественно всплеснула руками. Из приоткрывшейся сумки высунула голову комнатная собачонка. Она растерянно осмотрелась и пискляво залаяла на вампиров.

— Собачка! — с радостным воплем в гостиную забежал Филипп.

— Здравствуй, малыш. Я принесла тебе гостинец, — Виола широко улыбнулась. — Нра…

«…вится ли тебе мишка» она не успела сказать.

Филипп вцепился в плюшевую игрушку зубами, разодрал ее на мелкие клочки ваты и меха.

— Собачка дохлая!!! Отчего она издохла?!! Папа, дай мне живую собачку!!! — разочарованно закричал он, барабаня кулачками по усыпанному мишкиными останками полу:

Я придержал оцепеневшую Виолу под левую руку.

— Видал бы ты, как мой сын давит котят и щенят! — Лаврентий напыжился от гордости за наследника.

— Но зачем? — я обмахивал бледное лицо Виолы носовым платком. — Разве у него мало еды?

— Чтобы мой сын вырос бесстрашным воином, а не рохлей, как ты, Тишка, он обязан уметь охотиться с малых лет.

Виола уронила на меня свое полупрозрачное тело. Ее сумка упала, и черный карликовый шпиц выбрался на свободу.

— Живая собачка! — Филипп присел на четвереньки и бросился на добычу.

Шпиц ловко подпрыгнул и вцепился в нос вампиреныша.

— А-а-а! Ма-а-а-моч-ка-а! Спа-а-а-си-и-и-те! — заревел Филипп.

Он сидел на полу, беспомощно растопырив руки и ноги, и орал на весь дом, а шпиц бегал вокруг него, заливаясь торжествующим лаем.

— Браво, Мушка! — очнувшаяся Виола захлопала в ладоши.

Она подняла неугомонную собачку и усадила ее в сумку.

Лаврентий отшлепал крикливого отпрыска и передал его примчавшейся на вопли няне. Искусанные руки старушки были забинтованы до локтей. Она боялась прикоснуться к вампиренышу. Изловчившись ухватить Филиппа за шиворот, няня отволокла его в детскую.

«Кошмар!» — я вспомнил, что однажды попросил Бажену защитить этого ребенка и поклялся тогда, что из него не вырастет воплощение зла.

Постепенно дом Лаврентия наводнили гости: чиновники разного пошиба, фабриканты, финансовые воротилы, жены и любовницы представителей этих трех категорий, деятели науки и культуры и проходимцы неопределенного рода занятий.

За столом я оказался в следующей компании. Слева от меня размещались: Виола с неустанно рычащей Мушкой на коленях, ее театральная подруга Марина — жена банкира Долгопятова и сам Долгопятов, рыжий колобок с широкими закрученными усами; справа — тайный революционер Затребин, тридцатилетний плешивый меланхолик, и два ученых старичка: профессор ботаники Пырьев и профессор зоологии Чомчин. Место напротив меня занял хозяин дома. Слева от него сидели: чиновник городской юстиции Борщев с женой, немногословная пожилая пара, и семейный доктор Дулев, бедно одетый коротышка с громовым голосом, а места справа после Агнии заняли Рустам и Лейла.

Странно было видеть Лейлу в черном платье до пят и хиджабе. Из рамки белого платка скромно выглядывали ее опущенные глаза, краешки густых бровей, покруглевшие щеки и малоподвижные губы. За ужином она молчала, а ее крикливый скотовод, носатый верзила в мятом черном костюме, хвастался годовым приростом веса коров и овец.

Самураи прислуживали официантами. На гостей они смотрели с легким недовольством, а на хозяев — со жгучей ненавистью.

Лесная жизнь привила мне стойкое отвращение к словесному мусору. Мне было трудно участвовать как в развязанном доктором споре о пользе и вреде юношеской угревой сыпи, так и в перемывании театральными дамочками костей их знакомых.

Кровь мне в горло не шла. Игнорируя угощение, я посматривал то на окно, занавешенное темно — красными шторами, то на посуду в ореховом серванте, то на коричневые шелковые обои, то на потолок, где поверх белой краски были наляпаны красные разводы, будто на него вылили бадейку несвежей крови и размазали малярной кистью. Возможно, по усмотрению Лаврентия, раскраска потолка должна была стимулировать аппетит вампира. У меня же она его отбила напрочь.

— Я слышала, вы увлекаетесь поэзией, Тихон Игнатьевич, — привлекая мое внимание, Виола звякнула вилкой о тарелку. — Почему бы вам ни вступить в наш творческий кружок? Мы собираемся каждую пятницу в салоне Марины Юрьевны.

— Не тешьте себя напрасными надеждами, дорогая Виола, — Лаврентий не дал мне рта открыть. — Тихон не станет посещать творческие вечера. Он далек от цивилизованного общества. Ему в тягость знакомства с людьми. Мой друг, если можно так выразиться, первобытный дикарь. Ему милее жить в лесу среди зверей. Люди ему глубоко противны.

Театральные дамы хором вздохнули.

Я готов был провалиться сквозь землю.