Oh, Boy!

– «Спиру»?[6] – Симеон не сумел скрыть удивление, увидев, что читает его брат.

– У них не было «Фрипуне», – буркнул Барт. – Ну да, я дурак! Даже когда ты этого не говоришь, я вижу, что ты хочешь сказать.

Он сунул в рот жевачку и уткнулся в свой комикс с таким сосредоточенным видом, как будто читал по меньшей мере Декарта.

– Ты мне не достанешь «Трактат о методике»? – тихо попросил Симеон.

Барт раздраженно вздохнул, словно его оторвали от важного дела. Перерыл сумки, безбожно разворошив конспекты и ксерокопии. Лежа на боку, Симеон смотрел на это и молча страдал.

– «Трактат о методике»… На, вот он. Тощий какой, – заметил Барт. – Про что там говорится?

– Трактуется про методику, – пошутил Симеон, пытаясь повернуться на спину.

Трубка капельницы пошевелилась, и он испугался, как бы она не сорвалась.

– Барт, ты… ты не помог бы мне приподняться?

– Да что ж это такое! – вскипел Барт. – Нельзя в кои-то веки почитать спокойно!

Он подошел к кровати, оперся коленом о матрас и довольно неловко подхватил брата под мышки. Симеон подтянулся, потом в изнеможении откинулся на подушку, вымотанный даже таким усилием. Барт увидел наконец то, что все это время старался не замечать: четырнадцатилетнего мальчика, который как умел цеплялся за жизнь. Он сел на кровать и уткнулся лбом в лоб брату.

– Я говно, – тихо сказал он. – Но мне хреново, знаешь как хреново. Я тебя не очень достал?

Симеон не мог ответить – в горле стоял ком. Скоро они уже мирно читали, каждый свое, во внушительном безмолвии больничного вечера. В 18:30 Мария принесла ужин: овощной суп, цыпленка с рисом, карамельный крем. Симеон пытался есть, но скоро почувствовал дурноту и отодвинул поднос.

– Невкусно? – спросил Барт.

Симеон выдавил слабую улыбку, вдруг превратившуюся в страдальческий оскал.

– Барт?

– М-м-м?

– У меня живот болит.

Старший брат никак на это не отреагировал. Симеон бледнел на глазах.

– Больно, – прошептал он.

Барт вылетел в коридор. Там было пусто.

– Кто-нибудь, помогите! – позвал он.

Никого. Только закрытые двери. 115. 116. Барт заорал:

– Помогите!

Одна из дверей открылась. Вышел профессор Мойвуазен.

– Что тако… А, это вы?

– Нет, Симеон, – пролепетал Барт. – Он умирает.

У него это как-то само сорвалось. Врач бросился в 117-ю палату. Симеона рвало. Когда все закончилось, Мойвуазен знаком подозвал Бартельми.

– Вы сейчас заставили меня исполнять обязанности санитара, г-н Морлеван, – сказал он, стараясь подавить раздражение. – Если возникают какие-то проблемы, у изголовья есть кнопка вызова. А пока санитарка не подойдет, вы сами можете подать судно и поддерживать брата, когда его рвет.

Барт с вежливым сожалением отклонил предложение:

– Нет, это я не могу.

У Никола даже ноздри затрепетали от сдерживаемой ярости.

– Не можете? – переспросил он лишенным всякого выражения голосом, все еще не давая воли гневу.

– Нет, не могу. Ну давайте, ругайте меня, – с видом фаталиста вздохнул Барт.

Глава девятая, вы любите тапенаду?

Без Симеона Моргана была лишь тенью прежней девочки. А все этот ноль, который она сегодня получила в школе. Одна-одинешенька в своей каморке, Моргана рылась в портфеле, пока не нашла листок с домашним заданием. «Пусть мама подпишет», – велела учительница. Она не знала, что у Морганы больше нет мамы. Моргана ей не говорила об этом, а социальная сотрудница попросту забыла сообщить в школу. Потому что про Моргану вообще, как правило, все забывали.

– Да что с тобой такое? – выговаривала ей учительница, которая в глубине души недолюбливала эту дурнушку-отличницу. – Ты не выучила урок? Смотри, у Лексаны 10!

А теперь надо было, чтобы кто-то подписал этот ноль. Но кто? Моргана не знала телефона Бенедикт. Она понятия не имела, где живет Жозиана, которая отняла у нее младшую сестренку. Симеон был в клинике Сент-Антуан, но где эта клиника? А Бартельми? Разве есть адрес у сквозного ветерка.

Моргане пришло в голову, что она может сама подписаться, скопировав мамину подпись. Это, наверное, преступление, но что ей еще остается? А есть ли у нее образец подписи? Она снова стала рыться в портфеле и наконец нашла записку, которую когда-то учительница, прочитав, вернула ей.

В записке говорилось: «Будьте так добры, разрешите моей дочери Моргане сегодня, во вторник, 19 октября, не ходить в бассейн. Она немного простужена и кашляет. Заранее благодарю». И подпись: «Катрин Дюфур». Читая эту записку, страшную своей обыденностью, – немудрящую записку матери, у которой приболела дочка, – Моргана почувствовала, что сердце у нее вот-вот остановится. Все это было так близко, вот только что, вчера. Слова выглядели еще совсем живыми. Моргана обвела глазами комнату, как ребенок, которому что-то приснилось. Ее взгляд снова упал на домашнюю работу. Ноль. Моргана как сомнамбула взяла ручку и, сильно нажимая, недрогнувшей рукой подделала подпись.

– Ку-ку!

Это был Барт. Моргана поспешно перевернула листок, скрывая свой позор и свое преступление. Она встала, стиснув руки словно в мольбе.

– Что это с тобой, а? – спросил Барт с присущей ему дикарской бесцеремонностью.