В холмах, вдали от суетного мира,звучит колонна, как гобоя звук,звучит собор гранитным Dies irae,как оратория голодных тел и рук.Готический огонь, немые песнопенья,стал пеплом веры сей старинный храм,и вознеслись юродски к небесамкрутые башенки — перстов прикосновенья.Руками обними холодный камень векаи вознеси, в конце концов,ты сердце собственное кверхуна пиках каменных зубцов,чтобы в бойницы, как в глаза,оно взглянуло и, как звон сухой, забилось.И тень от башни упадет, грозя,чтоб век мгновенье это не забылось.И станет кандалами слово,на сердце тяжкий положив узор.Железом, пламенем, елеем, кровью ковансказ чернокнижный про собор,как верой исстрадавшейся людской,в зубовном скрежете и в скрежете гранита,предсмертной песней и отчаянной тоской,чтоб возвышаться сановито,возник собор во славу феодала,оплотом веры, смыслом для людей,—и на литые блюда площадейбесстрастный звон упал устало,как медный шаг, как благовеста шаг.Так в дряхлых католических рукахбренчат осколки ароматного сандала.На звон не шли — ползли самозабвенноуроды и рабы, князья и короли;и сладкой раной, стигмою на венахалел собор средь нищенской земли.Ползли на паперть, милости просилитела без рук и руки, что без тел,и глаз слепца горячечно блестел,и, разрывая рты, немые голосили.И тощею стрелой взмывал над всем простором,как сноп голодных рук на скудной целине,торжественный корабль соборав бредовом фанатичном сне.Шли хмурой вереницей годы злые,но был всегда пронзительно багровогонь готических кострови отблеск их на косах Жакерии,затем, что — доброхот и ненавистник,проклятьям и мольбам народным в унисонзвучал собор и цвел готический трилистник,он был цветок, и крест, и псалм он был, и сон.