Ойкумена

— Я не могу сойти с ума. У меня высокий коэффициент психической прочности. В отличие от вас, синьор Борготта. И тем не менее, вы — человек, а я — орган. Печень семьи Шармалей. Про печень я так, для примера. Теперь понимаете?

— Нет.

— Печень не беспокоится за судьбу других людей, — рассмеялся голем. — Свой, персональный организм, и только. Печень не может самовольно покинуть рабочее место. Печень не претендует на функции мозга, сердца или мочевого пузыря. Ее дело — защитные и обезвреживающие функции, направленные на поддержание постоянства внутренней среды организма. Вы же не скажете собственной печенке: «Беги, выручай легата Тумидуса — у него желтуха!»

— У Тумидуса желтуха?

— Это я тоже для примера. Поняли?

— Извините, мне трудно представить, что я разговариваю с чужой печенкой.

— Привыкнете. Перестанете отягощать этот факт лишними эмоциями, и привыкнете. Даже позавидуете: вот, мол, идеал, не нам чета!

— Вы шутите?

— В некотором роде. Поверьте, для зависти есть поводы. В частности, у меня нет страха смерти. У вас — есть, и навалом. А у рукотворной печенки Шармалей — ни грана. Пока я живу, я исполняю долг. Перестану жить — перестану исполнять.

«Нет страха смерти. Внутренний орган. Тогда почему он такой… изящный? Надо ли печени быть красивой? Фактически голем дал мне ответ на незаданный вопрос: можно ли использовать его боевые качества для побега? Можно, но в одном-единственном случае: если побег представляет для детей меньшую угрозу, нежели смирное пребывание на «Шеоле». Сочтет ли он рой пенетраторов достаточным фактором? Вряд ли…»

— Зачем вы беседуете со мной? Если вы — печень?

— Вы мне нравитесь. Вы любимец чужих печенок. Как морковь, вы улучшаете обменные функции. Если вам скучно, можете уйти. Я не обижусь.

— Мне некуда идти.

— Мне тоже. Я на посту.

Близнецы подбежали к ним. «Привет, Лючано!» — запыхавшись, крикнул Давид. Сейчас он победил сестру, обойдя на два корпуса. Другой мальчишка, не гематр, ликовал бы на всю тюрьму. А этот рыжий компьютер лишь наморщил лоб, показал Джессике три пальца, затем — два, дождался, пока сестра кивнет, и понесся обратно.

Девочка кинулась следом.

На середине пути они вдруг остановились, отвесили друг дружке по шутливому подзатыльнику, вслух сосчитали до восемнадцати — и помчались дальше. Дети, что тут скажешь…

— Эдам, вы не боитесь, что они удерут от вас? И пока вы будете искать их по всему «Шеолу», натворят бед?

— Не боюсь, — голем спел это на манер первых двух тактов увертюры из балета «Милая Элеонора». — Я не похож на гематра, но я хорошо умею делать расчеты. Стометровку я бегаю за 8,74 секунды. Отсюда до перехода в кольцевой тоннель периметра — сто девять метров. Плюс-минус пятьдесят сантиметров. Максимальная скорость бега молодых хозяев мне известна. Кстати, для них мои расчеты — простенькая забава. Поэтому они не приближаются к тоннелю настолько, чтобы я начал сокращать расстояние между нами. Вы удовлетворены, синьор Борготта?

— Да. Можно, я задам вам личный вопрос?

— Я — не личность. В вашем, разумеется, понимании. Задавайте.

— Вы двигаетесь, как танцор. Ваш голос крайне мелодичен. Ваши жесты дышат изяществом. Зачем гематрам такой… э-э…

— Такой голем, хотели вы спросить? Что ж, я легко отвечу на ваш вопрос. У каждой расы энергетов — свои комплексы. Гематры — не исключение. Создавая голема, Шармали кроме базовой функциональности вкладывали в создание мечту. Хотели иметь то, чего у них самих — дефицит. Это происходит неосознанно, можно сказать, рефлекторно. Все големы имеют много общего. Мы — контрастники.

— Контрактники?

— Нет. Контрастники. Вы уже поняли, к чему притворяться… Синьор Борготта, неужели вы мне завидуете? Не надо, прошу вас. Утешьтесь хотя бы тем, что големы долго не живут. Сорок-пятьдесят лет, не больше.

— Сколько лет вам? — не удержался Лючано.

— Сорок шесть, — с отменным хладнокровием ответил Эдам. — По нашим меркам, я долгожитель. Вы забыли, что у нас нет страха смерти…

Смущенный, Лючано отвернулся. Напротив, на стене под потолком, располагался контрольный дисплей. Там, в едва намеченном коридоре носились, как угорелые, утрированные близнецы. И злодей Тарталья разговаривал сам с собой — голема система по-прежнему не фиксировала. Впору решить, что кукольник обезумел, беседуя на два голоса: о внутренних органах и страхе смерти, мечте и комплексах.

Изображение мигнуло. Коридор сменился тоннелем периметра, несущимся зрителю навстречу. Чудилось, камеру установили на кибертележке, спешащей доставить узника-строптивца в карцер. Тележка резко затормозила, объектив уперся в лже-иллюминатор; надвинулся космос, мятый бок пристыкованной «Герсилии»…

Сперва кукольник не понял, что происходит. Вокруг либурны кишмя кишели полосатые осы, похожие на заключенных в комбинезонах. Впору предположить, что ЦЭМ решил ликвидировать перенаселение, выбросив кое-кого из рефаимов за борт. Насекомые суетились, шевеля манипуляторами, присасываясь к кораблю и вновь отлетая подальше — словно откладывали личинки под кожу животного.