Окаянь 3 (СИ)

До отправления поезда, если верить расписанию, остались считанные минуты.

— Будем надеяться, никто к нам уже не нагрянет и поедем мы с тобой, Саня, дальше опять вдвоём, как белые люди — сказал Некредин. Владилен Семёнович в спортивном костюме сидел у окна купе и, облокотившись на столик, смотрел на суету вокзального перрона Читы.

Сглазил.

— Привет, мужики! Составлю вам компанию до Омска! — весело сообщил с порога купе худой длинноволосый парень лет двадцати-пяти. На нём была расстёгнутая тёмно-синяя куртка-аляска, надетая поверх клетчатой фланелевой рубашки и джинсы с подвёрнутыми внизу штанинами. На ногах ботинки с прошитым рантом. Одну руку парня оттягивала туго набитая дорожная сумка из дермантина с непременной в этом году надписью «Олимпиада-80», в другой он держал билет. — У меня шестнадцатое место!

— Вдруг откуда не возьмись появилось зае-э-э…это волосатое недоразумение, — с досадой пробормотал себе под нос Некредин.

Зотагин не сдержался, фыркнул. Эту армейскую приговорку он слышал ещё от Иваныча. В арсенале капитана-отставника подобного фольклора было не счесть на все случаи жизни. Странно: реальность другая, а в армии мало что изменилось. Те же ухватки, тот же язык особый. Взять хотя бы Некредина. Вылитый Жагрин, только в звании майора. Даже внешне похожи. Такой же поджарый и жилистый. Самому далеко за сорок, а энергетика из него прёт такая, что одним только взглядом, если надо, бойцов в атаку поднимет. Звали Некредина Владиленом Семёновичем. Он сел в поезд в Хабаровске. Ехал до конечной. До Москвы. В столице пересадка на поезд до Житомира. Потом прямиком в Каменный Брод, где его уже ждёт семья. Они туда заранее «Аэрофлотом» прилетели. У жены неподалёку от Житомира в Каменном Броде родители живут, вот они и приезжают туда каждый год, пояснил Некредин. Не на Чёрной же Речке, где он сейчас служит, отпуск проводить. И без того под Хабаровском безвылазно сидят.

— А вы сами почему на поезде решили? — удивился тогда Зотагин.

— Давай уж на ты и без званий, раз судьба свела, — Некредин разлил в чайные стаканы остатки коньяка. С сожалением посмотрел на пустую бутылку и сунул её под столик. — Почему на поезде, говоришь? — переспросил он. — Знаешь, Саня, надо хоть раз в жизни своими глазами увидеть и своей шкурой прочувствовать всё то, что, не ровен час, защищать придётся. Каждую ёлку, каждую кочку, — кивнул майор на пейзаж за окном вагона. — Давай-ка за то, чтобы этого никогда не случилось! Чтобы даже взглянуть в нашу сторону всякая хуе… хунвейбинская сволочь боялась! Ту заварушку на Даманском мы все хорошо помним. И то, как китайцы Пол Пота год назад поддержали тоже не забыли. По полной им тогда вьетнамцы наваляли! Наша школа! Я прав?

Зотагин кивнул. Выпили. Коньяк был хорошим. Владилен Семёнович выставил его сразу, как только поезд отошёл от перрона в Хабаровске, и проводница забрала у него билет, пообещав позже принести чай. Стаканы, когда их сполоснули после выпитого чая, оказались очень даже кстати. Обнаружив нецелевое использование казённой утвари, проводница строго предупредила, чтобы не слишком увлекались. Они и не собирались увлекаться. Просто поговорили по-человечески. За знакомство и вообще. Почему не поговорить, если дорога располагает. Так что феномен откровенного общения незнакомых прежде людей при их совместном путешествии в замкнутом пространстве, о чём Зотагина предупреждали ещё во время подготовки, он испытал на себе в полной мере. Начиная прямо с Уссурийска, где сел в поезд. В купе уже были пассажиры. Ехали из Владивостока. Матрос с плавбазы «Советское Приморье» и супружеская чета из Вяземского – райцентра неподалёку от Хабаровска. За полтора часа пути до Уссурийска они уже успели перезнакомиться и найти общий язык. Первое, что тогда бросилось Зотагину в глаза, едва он вошёл в купе, – это разложенная на столике снедь. Варёные яйца, полуразобранная курица на газете, золотистая горка домашних пирожков, небрежно нарезанные куски копчёного балыка красной рыбы и три пустых стакана в мельхиоровых подстаканниках. А с момента, когда его буквально силком усадили к столу, он на бытовом уровне почувствовал разницу между капитализмом и социалистическим обществом. Слабая попытка Зотагина отказаться от приглашения тем, что ему нечего добавить к столу, потому как он рассчитывал исключительно на вагон-ресторан и не запасся съестным в дорогу, была воспринята чуть ли не оскорблением. В своём мире Зотагину не довелось путешествовать на поездах дальнего следования, но он сильно сомневался, что там может случиться нечто подобное. Тесниться вокруг крохотного вагонного столика и, перебивая друг друга, одновременно рассуждать о жизни, политике, рассаде для дачи и подготовке к Олимпийским играм, разбавляя всё хохотом над анекдотами, в том числе про Леонида Ильича… Такое возможно только в СССР. В мире, откуда прибыл Зотагин, соседа по купе не то что накормить, просто посидеть на своей полке не пустили бы. Потому как, оплаченное личное пространство.