Окаянная Русь

Стены сделались чёрными от гари и копоти, местами разрушились совсем. То, что ещё вчера называлось посадами, сейчас представляло собой груду обгорелых брёвен, которые продолжали чадить едким смердящим дымом. Обожжённые псы бегали среди развалин и истошно выли. Из-за Яузы свой жёлтый краешек показало солнце, а ордынцы не торопились штурмовать город. Воевода распорядился послать лазутчиков, и скоро они вернулись. Беспечно поснимали шлемы и, упрятав мечи в ножны, запели песни.

   — Ушли! Ушли татарове! — доносилось до стен. — Пусты их шатры! Добра разного побросали. Испугались, что Василий с подмогой явится.

Народ выбежал из-за стен. Ратники, схватив в объятья лазутчиков, долго обнимали их. Радость была необыкновенной. Появился митрополит. Он нёс впереди себя икону и в осуждение бросил расшумевшейся толпе:

   — Молиться более надо! Христос за нас заступился, ему в благодарность и помолимся.

К вечеру следующего дня появился великий князь. Припозднился Василий, созывая дружины. Он сошёл на траву, постоял малость, а потом сказал:

   — Гарью пахнет... Посады супостаты пожгли?

   — Пожгли, государь, — отвечал Прошка. — Как есть, всё дотла спалили! Только чёрные головешки и торчат из земли. А ведь как строено было! Помнишь, государь, дом боярина Студня, что о двенадцати шатрах был, с фигурами разными на коньках?

   — Как не помнить!

   — Всё Улу-Мухаммед пожёг, а вот этот дом пожалел! Зело красив был, так Мазовша его спалил, только груда угольев от него осталась. Ни единого строения не уцелело. Псы в стаю сбились и как ошалелые среди пожарища бегают. Что делать прикажешь, государь?

   — Снарядить дровосеков, пускай рубят лес на избы. И не мешкать! Чтобы через неделю город стоял! Ежели своими мастеровыми не управимся, звать из других городов! — распорядился Василий Васильевич. И, явно желая утешить, добавил: — Пусть народ не унывает. Достать из княжеских запасов пять бочек вина, пусть выпьют за победу.

   — Стемнело? Аль нет ещё? — спросил Василий Московский, уперев локти в стол.

Осетровая ушица удалась, икорка была приправлена лучком и толчёным чесноком, хлебушек с тмином — так любил великий князь. А такой хлеб хорошо запивать кваском, его умеют делать в Троицком монастыре, и в трапезную монахи привозили кислое питьё специально для великого князя. Монастырский квасок великий князь любил ещё за чудодейственность, которая очищала душу, и ежели попросишь чего перед питьём, так обязательно сбудется.

   — Полдень на дворе, государь, — подсказал Прохор, которого Василий любил сажать по правую руку от себя. — Сейчас колокола звонить будут.

И точно. Едва договорил боярин, как колокола размеренно и неторопливо возвестили о быстротечности времени.

   — Квасок подай, — попросил Василий.

Прошка подвинул Василию братину. Пальцы князя крепко ухватились за медный бок. Василий уверенно сделал несколько больших глотков. Теперь самое время просить Господа. Сейчас Василий желал только одного: чтобы брак старшего из сыновей, Ивана, был не только полезным, но и приятным. Поздним раскаянием вспомнил о Марфе. Да, вместо Ивана наследником был бы другой. Искал его Василий по всем монастырям, да так и не нашёл. А сама Марфа уже год как покоится на монастырском кладбище.

Ивану исполнилось двенадцать лет, и для женитьбы он был маловат, но тверской князь Борис Александрович торопил в письмах: «Чего тянуть нам с добрым делом? Оженим Ивана, и я с помощью не задержусь!» Видно, побаивался тверской князь, что Василий сможет изменить своему слову.

Подумав, он решил дать ответ тверскому князю, что свадьбу лучше сыграть в начале лета.

Василий Васильевич понемногу приобщал сына к великому княжению. Иван под опекой опытных воевод ходил против Шемяки на Углич, откуда доставлял немало хлопот ярославским землям. Василию Московскому показалось, что сыну удастся то, что не выходило у него, однако Дмитрий бросил Устюг и по Двине ушёл от воинов великого князя. А затем перебрался в Великий Новгород.

Этот поход запомнился Ивану. Только в переходах и можешь понять, насколько велики просторы, которыми владеешь. Василий не мог видеть, как подрос сын, но, прижимая мальчика к себе, чувствовал, что плечи его наливаются силой. Иван окреп и умом, удивив отца своим рассказом о язычниках на реке Ваге, которых дружинники посекли во множестве. Взгрустнулось при этом Василию. Теперь Иван уже не так чист душой, каким оставался до своего первого военного похода — почернело сердце мальчика от увиденного, от пролитой крови. Однако Василий не жалел, что рано приобщил сына к ратному ремеслу — пусть старшой станет его глазами и привыкнет к бескрайности московских земель.