Окаянная Русь

И чем больше находился Дмитрий в Новгороде, тем хуже он чувствовал себя в городе, а мурованые хоромины теперь казались ему темницей. То ли дело Галич! В родной вотчине и изба по-особому сладко пахнет.

Дмитрий поднялся, горло пересохло, самое время смочить его белым вином. Налил себе из кувшина, выпил. Сделалось веселее. Теперь, как холоп, сам себе вино наливаешь, а бывало, утречком выглянешь в сени, там уже бояре толкутся и ждут, когда государь пробудится. Одеваться надумаешь, так один боярин сапоги держит, другой рубаху нательную спешит подать, третий суетится рядом. Разбежались все! Раньше без позволения князя бояре даже в вотчину свою не отъезжали. На коленях вымаливали для себя блага разные, а сейчас, пока до Великого Новгорода добрался, всех бояр лишился, один только Иван Ушатый остался. Знает, бестия, что не сумеет простить Василий Васильевич измены — в темнице и порешит!

   — Иван! Боярин! — кликнул князь Ушатого. — Где ты?

   — Я здесь, государь, — отозвался боярин, низко кланяясь, как будто Дмитрий не растерял своего величия, а был по-прежнему могущественным князем, сумевшим соперничать на равных с великой Московией.

   — Ходил ли ты к посаднику?

   — Ходил, государь, — отозвался Иван со вздохом.

   — Что же он сказал тебе?

   — Сказал, что всё обговорено, нечего к старому возвращаться. Пусть, говорит, князь живёт в Новгороде, никто его отсюда не выгонит, но ратников своих не даст. Так и сказал, нечего в пустых распрях новгородскую силу тратить.

   — Вот оно как повернулось... Ладно, придёт время — и это ему вспомнится.

Вот он, этот вольный Новгород! В какую сторону хотят, в такую и воротят. Недаром у них земли поболее, чем у Москвы. Края побогаче будут и со всего Севера пушнины понабрали. Думают, золотом откупятся. Не выйдет!

   — Только ты, Ванюша, у меня остался. Все меня бросили! Когда сильным был, то всем был нужен, а как мощь подрастерял, уходить стали, народец рыло в сторону воротит. Только рано они меня похоронили. Я ещё поднимусь! Смерчем над Москвой пролечу! Я заставлю их о себе вспомнить, придёт ещё мой срок! А бояр, которые меня оставили, до себя не допущу. Они за богатым жалованием тянутся. Только хватит ли им Васькиного добра? Попомните ещё меня, когда я московским государем стану. Где же это видано, чтобы на стольном граде слепец сидел! — Дмитрий задыхался от злобы. — Сами придут на Москву меня звать!

   — Может, ты отобедать, государь, пожелаешь? — спросил боярин. — Ведь вторые сутки не ешь.

   — Кусок в горло не идёт, — честно признался Шемяка. — Ладно, пускай несут.

Накрыли стол: птица да хлеб. Бывали времена, когда Дмитрию во дворец доставляли в бочках с Волги огромных осётров, иной раз белужьими языками объедался. Чего только на столе не стояло: и спинки осетровые, и икра красная, солонина, лебеди жареные, яблоки мочёные и вишни в патоке, потроха лебяжьи и почки заячьи, куры жареные, мясо вяленое с чесноком. Да дюжину приборов ещё сменят! А стол был таков, что и глазом не охватишь. А сейчас, подобно мужику дворовому, не в трапезной потчуют, а в подклети тесной.

Шемяка отломил хлеба. Съел его. Даже вкуса не почувствовал. Запил пивом.

   — Ты бы, государь, курочку взял, — посоветовал боярин Ушатый.

Шемяка взял курицу, так же лениво откусил, пожевал.

   — Пересохло что-то в горле, — пожаловался Дмитрий.

Он взял с подноса чашу с вином, чтобы запить сухой кусок, однако не удержал, и вино, заливая ему кафтан, полилось на пол.

   — Что это? — захрипел князь, выплёвывая на сорочку жёлтую пену. — Что это?.. Яд?

   — Государь! — подхватил Ушатый падающего князя. — Государь, что с тобой?

Шемяка силился ответить, но из горла шла густая пена.

   — Победил меня Васька, — сумел разобрать Ушатый. — Перехитрил... Жаль умирать отравленным, вот если бы на сече... Неужто это ты, Ванюша... отравил? — еле выговорил князь, и глаза его закатились.

Шемяка дёрнулся — душа отлетела от тела, и князь бездыханным распластался на полу.

   — Кто? Кто посмел?! — Боярин смахнул со стола блюда, которые с грохотом рассыпались на полу.

Ушатый выхватил меч и, изрыгая проклятия, бросился во двор. Дворовые люди с перепугу разбежались по закуткам.

   — Где он?! Где?! — орал боярин, сокрушая мечом на своём пути перила, двери, столы. — Где он?! Убью!

Боярин ворвался в пристройку, где с женой жил повар. В сенях Ушатый стукнулся о высокий порог, остриём меча зацепился за полку, и она опрокинулась вместе с горшками, чугунками, кувшинами. Боярин ввалился в комнату, сопровождаемый дребезжанием битой посуды.

Повар сидел за столом, хлебал щи.

Лицо молодца простоватое, в веснушках, а в бороде застряли листья капусты.

   — Ты отравил государя?! Говори! — Меч с силой опустился на стол, раздробив доску в щепы, одна острым концом впилась в щёку повара, да так и осталась.

Повар выдернул занозу, на щеке выступила кровь и неровной струйкой потекла по подбородку.

   — Не по своей охоте... Все здесь против князя. Не нужен теперь он Новгороду. Пустой он! Сам посадник против него. Вот Василий и сговорился с ним, чтобы извести.

   — Поганец! — выдохнул боярин и ткнул мечом повара.