Окаянная Русь

   — Потерпи, князь. Потерпи самую малость, батюшка, хворь и отойдёт.

   — А если не отойдёт? — неожиданно спросил князь.

И только самая смелая ответила:

   — Если не отойдёт хворь... значит, Господь к себе заберёт, батюшка.

Для всех было ясно, что болезнь отняла у князя последние силы и дни его сочтены.

Галицкие бояре, пришедшие за Юрием в Москву, не отходили от своего господина. Как могли, помогали своему государю: кто пить подаст, слово доброе скажет, ведь вместе много дорог пройдено.

   — Виноват я перед великими княгинями, — тихо говорил князь. — В заточение я их отправил... в Звенигород. — Лицо его кривилось и в мерцании свечей выглядело мертвенно-бледным. — Я бы ещё перед Василием Васильевичем повинился, братичем моим. Видно, это Господь меня за многие злодеяния наказывает. Дьяк! — крикнул князь, собирая последние силы.

   — Здесь я, батюшка! Здесь! Чего писать-то прикажешь? — дьяк разглаживал бумагу ладонью.

   — Пиши вот что... Стол московский оставляю князю... Василию Васильевичу.

Не удивились бояре решению князя. Совестлив Юрий Дмитриевич. Бывало, слугу накажет за провинность, а потом сапоги ему дарит.

Дьяк добросовестно выводил буквы, то и дело макал перо в чернильницу. Большая тёмная капля вдруг капнула прямо на бумагу. Дьяк слизал чернила и продолжал писать дальше.

   — Пиши... что винюсь перед ним, прошу прощения, как у старшего брата... — не успел князь закончить свои предсмертные указания, захрипел да и почил с миром.

Дьяк, отерев чернильные руки о кафтан, прикрыл умершего.

Великого князя Юрия Дмитриевича похоронили в Архангельском соборе у восточной стены. Угомонился беспокойный князь. Московские и галицкие бояре, прекратив прежнюю вражду, собрались вместе, стали решать, что делать дальше. Кресло великого князя оставалось свободным, и бояре поглядывали ненароком в дальний угол, словно надеялись, что Юрий Дмитриевич сумеет справиться с такой напастью, как смерть, и встанет из могилы.

Первым заговорил конюшенный Григорий Плещеев, он был старейшим из бояр:

   — Господин наш, князь Юрий Дмитриевич, повелел звать на московский стол Василия Васильевича. У Юрия Дмитриевича три сына осталось. Васька Косой мог бы быть московским князем по новому праву. Что скажете, бояре?

С лавки поднялся постельничий[36], боярин Сабуров Пётр.

   — Можно было бы уважить волю князя Юрия Дмитриевича. Только ведь её как будто бы и не было. Митрополит должен стоять рядом у постели и подтвердить слова покойного, а Юрий отошёл неожиданно, даже причастие не успел принять. И волю свою он до конца не изрёк. А где Василия Васильевича сыскать? Рыскает он где-то по Руси что волк без логова. А Юрьевичи рядом, вот им и нужно писать! А там как Бог даст.

На том и порешили.

Полки Дмитрия Шемяки торопились по Владимирской дороге вслед князю Василию. Он находился в двух днях пути, и пыль едва осела на придорожную траву.

Со стороны Владимира навстречу воинству спешил гонец.

   — Эй! — Детина осадил коня рядом с ратником, чинившим в стороне от дороги огромную пищаль[37]. — Как великих князей Василия и Дмитрия сыскать?

   — А чего их искать, — отложил в сторону оружие ратник. — Дмитрий час назад уехал, говорят, зайца гонять. Его полки на лугу. А Василий здесь... Вон в тех хоромах брата ждёт. Коням отдых нужен, семь дней под седлом.

Спешился гонец у хором и, сняв шапку, уверенно стал подниматься по крутым ступеням. У самого входа его попридержал отрок с бердышом.

Детина отстранил от лица бердыш и зло выругался:

   — Глаз проткнёшь, пёс смердячий! С письмом я срочным к великим князьям спешу!

Переглянулась стража, но гонца пропустила. А у дверей уже Василий Косой стоит, подбоченился, заслонил статной фигурой весь проем.

   — Куда прёшь! Не видишь, князь перед тобой!

Посыльный согнулся в поклоне и разглядел, что сапоги у князя татарские, вышитые голубками, кожа на голенищах красная, словно по крови ходил.

   — Вижу, государь, вижу. Письмо я тебе везу от бояр Юрия Дмитриевича... помер князь великий Юрий. Спаси, Господи, его душу.

   — Помер... — не то подивился, не то огорчился Василий Косой. — Ведь здоров был. На охоту собирался ехать, когда мы с Дмитрием его оставляли.

   — Вот на охоте и скрутило его, горемычного. Только два дня после этого и пожил, а на третьи сутки отмаялся.

   — Так, стало быть...

   — Бояре наказали тебе и Шемяке об этом сказать.

   — Стража! — окликнул Василий Косой стоявших у дверей воинов. — Взять лихоимца да бросить его в темницу. И чтобы охраняли пуще глаза своего! — приказал Василий. — Упустите, с живых кожу сдеру!

   — Государь! Князь Василий Юрьевич, да за что же мне такая немилость, — вырывался гонец из крепких рук стражей. — Дозволь слово молвить! Дозволь сказать!.. — кричал посыльный вслед удаляющемуся князю.

Василий уже не слышал, вдел в стремя ногу и, лихо вскочив в седло, погнал коня прочь от митрополичьих палат.

   — Пошёл, злодей! — толкали дружинники гонца в спину. — Князь зря неволить не станет, он знает, что делает!