Окаянная Русь

Первый раз Василий ехал в Орду и понимал, что робеет. Если другие московские князья шли в Орду, чтобы просить ярлык на княжение, то он ехал судиться с дядей. Пусть же решит хан по справедливости, кому на московском столе сидеть.

Взгрустнулось Василию ненадолго, когда он вспомнил о мученической смерти тверского князя. Хоть и не ладили Москва и Тверь, но ведь умер Михаил мученически: не на бранном поле, а у шатра золотоордынского хана.

Боярин Всеволожский тихо похрапывал, как будто совсем не занимала его великокняжеская судьба, укачала старика дорога. И безмятежность спящего боярина подействовала на Василия умиротворяюще. Даст Бог, всё и обойдётся. Вернёмся живые. И рука сама собой легла на матушкин пояс.

Но чем дальше отъезжал Василий Васильевич от первопрестольной, тем больше забирала его грусть.

   — Гей, дорогу! — покрикивал порой возница на зазевавшихся. — Не видишь, что ли, дурень! Князь московский едет!

И крестьянин, шарахнувшись на обочину, кланялся низким поклоном.

Дорога — это не только грязь под копытами лошадей. В первую очередь — это его, князя московского, земля, которая простиралась широкими полями, дремучими лесами, полными дичи и всякого зверья. Только сейчас, по дороге в Орду, Василий Васильевич понял, как он богат.

Золотоордынская дорога знавала времена и худшие, когда с обычным ясаком увозили в полон рабынь, пополнявших невольничьи рынки Кафы. Славянки всегда считались дорогим товаром, и богатые заморские купцы не скупились — платили щедро, пополняли свои гаремы красивыми девушками.

Всеволожский всю дорогу был неразговорчив: уткнёт нос в соболью шубу, и думы его где-то далеко от дороги и великого князя.

   — Подарки и серебро в обозе, — встряхнувшись, как воробей от снега, иной раз скажет Иван Дмитриевич. — Чего кому давать, я знаю. А ты смотри и помалкивай. А если тебя спросят, говори, что согласен. Поначалу мурз нужно задобрить, а они хорошие слова о тебе хану скажут. И только после этого к самому Мухаммеду подступать нужно. Иначе нельзя, просто так до хана не допустят. До осени можно ждать! И чем больше подарков дашь, тем дело твоё вернее. А я уж постараюсь подлезть к ним. Авось и выиграем дело с Божьей милостью.

Там, где начинались степи, проходила граница Золотой Орды. Зелёная трава с трудом пробивалась через серую грязь, чтобы неделей позже распуститься красноголовыми тюльпанами. Может, это и не цветы вовсе, а кровь русских воинов, павших за свою землю, взошла алым цветом?

Сарайчик вырос неожиданно: показались зелёные крыши минаретов, огромные мраморные дворцы, и, словно приветствие, раздался громкий голос муэдзина. Повеселел князь, сбросил с себя дрёму боярин Всеволожский, а отряд всадников, сопровождавший великого князя, затянул голосистую песню.

К хану в этот день князей не пустили, отвели им место в гостевых хороминах и наказали ждать.

Тегиня уже праздновал победу: велел князю Юрию заказать у турецких мастеров новые великокняжеские бармы, обновить великокняжеский венец. Иван Дмитриевич тоже не унывал — щедро раздавал подарки, не жалел золота и серебра и одного за другим переманивал мурз на свою сторону. Мурзы хмелели от ласковых слов хитрого боярина, благодарили за щедрое угощение и говорили всегда одно:

   — Якши! Поможем тебе, боярин. Сладко поишь, будет Василий на Москве князем.

Но то же самое мурзы обещали Юрию Дмитриевичу, и трудно было понять, чья чаша с серебром окажется тяжелее.

Иван Дмитриевич ластился к Тегине и обещал молочному брату хана золота без счета:

   — Эх, мурза, правда-то на стороне Василия Васильевича, помог бы отроку, а мы твою милость вовек не позабудем. — Боярин обнимал медвежьей лапой мурзу, и худенький Тегиня просто тонул в его объятиях. — Знаю, как ты силён, знаю, что и к хану в покои вхож, замолви за мальца словечко перед господином! — Хитрый мурза только улыбается и молча принимает из рук боярина пиалу с кумысом. — Хочешь, хоть сейчас в шапку серебро отсыплем? А хочешь, так сразу две!

Тегиня отставил в сторону надоевший кумыс и решил попотчевать себя медовухой — потянулся рукой к кувшину, а Всеволожский, угадав желание мурзы, уже наливает ему напиток в чашу. Ордынский вельможа, удобно развалившись на лавке в покоях боярина, попивал ядрёную медовуху. Напиток был крепкий, так и бил в голову. Тегиня многозначительно улыбался, но обещаний не давал — не в его характере сотрясать воздух словами. А Всеволожский, понимая это по-своему, неустанно поднимал цену — справедливо считая, что великое княжение стоит намного больше.

   — Золотую цепь, Тегиня, получишь, а хочешь — драгоценные камни.

   — Золотая цепь хорошо, только хан Мухаммед не прост!

   — И я об этом же, мурза, вот потому и к тебе подошёл. Так и быть, бери каменья драгоценные и золотую цепь.

Тегиня прищёлкивал языком, всё более удивляясь щедрости боярина, но вместо ответа Всеволожскому — опять полупьяная улыбка. Ох и крепка же медовуха у Ивана Дмитриевича! А потом, испив и наливки, он нетвёрдой походкой покидал гостеприимные палаты и возвращался в свой юрт[11].