Окаянная сила

– В Архангельске-то пострашнее было, а, государь? Тут против морской бури – тьфу! Ну, ветер воду из залива в устье гонит, так нам же – плевать! Нам в устье делать нечего! Так, государь?… А вон у Коброн-шанца огонь на башне наблюдательной! Помнишь – красная? На него править будем, и пусть малость снесет!

На том берегу действительно висел в ночном небе огонек.

– Т-точно, она! – выкрикнул Петр Алексеич. – Знатная башня, с колокольню будет. Выдюжить бы! К Францу Яковлевичу послать!..

– Не успел, да ты, государь, не беспокойся, нас Франц Яковлевич в Митаве уж нагонит! – пообещал Меншиков. – Его-то с почетом на большой яхте переправлять станут!

– Что они говорят? – спросил фон Рекк.

– Про башню, к ней хотят плыть.

– В ледоход, против течения?!. Они погибнут!

Фон Рекк, выпустив Алену, бросился к баркасу.

– Стойте, господа мои!

И тут же вслед ему раздался выстрел.

Пуля задела лишь полу широкого плаща-мантеля, Рекк, не имея пистолета, выхватил шпагу и, подбегая к волонтерам, продолжал кричать:

– Да стойте же! Имею сообщить нечто важное!

Петр Алексеич махнул на него рукой – и по длинному телу прошла такая судорога, что едва он не повалился на перепаханный каблуками снег вперемешку с галькой. Постников и невесть откуда взявшийся карла в пестром кафтанчике, кинулись к нему, втроем с Меншиковым удержали.

– А что я тебе говорил? – заорал Алексаша и тоже выхватил клинок. – Выследили, сволочи, воры, псы шведские! Государя на баркас, скорее!

И началась суматоха! Кто с кем на шпагах схватился – уж не разобрать.

И – голос отчаянный, шум ледохода перекрывший:

– Ко мне, волонтеры!

Алена кинулась бежать прочь и налетела на длинного парня с веслами. Рядом бежал другой, пониже, нес еще один фонарь.

– Алена!

– Федька!

– Ты стой тут! – приказал Федька. – Ты не убегай! Я вот весла отдам – и вернусь!

Он до сих пор не понял, что опостылел Алене до смерти. Ну что ж – на то он, Федька, и дурак…

– Что вам сказал этот человек? – то ли кстати, а то ли некстати рядом оказался Рейнгольд с дымящимся пистолетом.

– Он – дурак! – коротко и емко аттестовала и Федьку, и положение дел Алена, да еще на чистом немецком языке.

Федька уставился на нее, как на нечистую силу.

– Вот ты как?… – спросил. И, получив от товарища тычок в спину, потащил весла дальше.

– Скорее, скорее! – Алексаша был уж на баркасе, стоял в рост на скамье и протягивал государю руку. – Ничего, пробьемся! Лед-то – он лишь у берега! На стрежне – чистейшая вода!

Врал, конечно, однако, учитывая всю правду, ночью на баркасах сквозь льдины не ломятся.

Кто-то, сняв с плеча дорожный сундучок, закинул его на борт. Волонтеры помогали друг дружке взобраться. Карлу втащили едва ль не за шиворот.

– Проклятое место! – воскликнул, вскарабкавшись, Петр Алексеич. – Ну, ужо вернемся – камня на камне не оставлю!

– А я тебе о чем толковал? Не миновать возвращаться-то! Ульян! Петя! Ермолай! Все тут?

– Ну, молись богу, православные!

Баркас, развернутый льдинами носом к устью, отделился от берега. Алена следила, как поднялись и нестройно опустились три пары весел – которое по воде, которое по льду.

– Всё к чертям свинячьим! – услышала она голос Рейнгольда. – Разбегаемся! Сейчас пожалует городская стража!

На Алену накатило – она не только что удирать не стала, но и совсем близко к воде подошла.

Баркас шел медленно, течение само вытаскивало его на стрежень. Он выбирался из широкой полосы крупно ломанного прибрежного льда. И тут с борта соскочил человек.

Алена ахнула – она его узнала.

Федька, прыгая по льдинам, отважно возвращался к берегу. Еще немного – и вскочит он на полупритопленное звено Ризингова моста! Коли не поскользнется – считай, выбрался!

Знакомая жаркая ярость растущим комочком зашевелилась в груди у Алены, комом поперек горла встала! Проклятый Федька! Он же, тут оставшись, ее погубит! Он же первым делом – к Лефорту!..

Нельзя Федьку на берег выпускать, нельзя, нельзя!..

Руки в меховой кудрявой муфточке задрожали от возмущения – но сила уже овладела Аленой, и сила же подсказала, как от ненужного свидетеля избавиться.

– Пропади ты пропадом! – крикнула Алена, размахнулась – и швырнула рябое каменное яйцо.

Не целилась, нет, по-бабьи бестолково метнула, но оно угодило Федьке под ноги, вошло во льдину, как раскаленное, мгновенно дало черную, шириной в ладонь, трещину, и куски льдины разлетелись в стороны, и встали дыбом, и загромоздился возле них лед!

Федька провалился в черную воду, но ухватился за край, приподнялся, крикнул. Алена увидела голову, и не лицо было перед ней – а разинутый рот, из которого шел предсмертный крик.

– Пропади ты пропадом! – отвечала она. – Бей его, Дунюшка, бей!

Впритирку прошли края двух длинных льдин, как огромные серые ножницы, и угодила в те ножницы Федькина рука, и закрутило его, и потащило в самую глубь, и исчезла мокрая голова, как если бы вовсе ее тут не было, а были только тени вздыбленного льда.

Затерло Федьку льдинами и поволокло низом к устью, в залив, в Алатырское море, в вечную его безымянную могилу, крестом не увенчанную…