Окаянная сила

Алена, шившая у окошка, сразу опознала в гостье ту стрельчиху, для которой недели две назад, кабы не более, нашептала на пряник.

Стрельчиха, не здороваясь, прошла на середину горницы и ткнула пальцем в Алену.

– Ну, Матрена! – рявкнула она, не глядя на Степаниду. – Ты чего мне на пряник нашептала, окаянная? Ты какую нечистую силу в него всадила?

Алена шарахнулась, отмахиваясь иголкой с ниткой.

– Ты, свет, не шуми, а растолкуй по-хорошему, – с тем Степанида, шагнув вперед, загородила собой Алену. – От чего тебе на пряник шептали? Когда? Чем тебе девка моя виновата?

– Чем виновата? Ох, Никитишна, вспомнила я ее слова, да уж поздно было! Нашептала она мне на пряник, да больно быстро. Я ей говорю – чего так мало? А она мне – много бы не показалось!

– Алена! – Удерживая одной рукой разъяренную стрельчиху, Степанида Рязанка повернулась и другой едва не ухватила Алену за рукав, но та увернулась. – Этому ли я тебя учила?

– Учила, да недоучила! Знаешь ли, Никитишна, что от ее пряника проклятого вышло?

– Да ты сядь, голубушка Матрена Фроловна, сядь, отдышись, всё мне расскажи, а с девкой я уж разберусь, – сладким голоском принялась ублажать гостью Рязанка. – Вот ты мне всё это дело расскажешь – и мы, благословясь, всё наладим, всё выправим. А ты – глаза б мои на тебя не глядели! Тьфу! Убирайся вон!

Алена проскочила к двери и убралась из горницы сколь возможно скорее, однако не на двор, а осталась в сенцах, подслушивая, и даже присела на бочонок с кислой капустой.

– Ох, мать моя, – запричитала стрельчиха, – что ж ты девку бестолковую взамен себя оставляешь? Ведь через нее, окаянную, муж жену чуть не до смерти прибил!

– Да ты, свет, расскажи!

– Что ж тут рассказывать? Прихожу я к тебе, меня она встречает. Говорит – я, мол, за Рязанку тут, и всё могу, и нашептать, и испуг вылить, и порчу снять! А у меня теща на сына взъелась! Я ее прошу – сделай, Христа ради, так, чтобы та Афросинья унялась! Язвит ведь и язвит, аки скорпий! Вот твоя девка пряничек выносит и быстренько над ним слова говорит, а потом со всей злостью – много бы не показалось! Я-то сразу не поняла, а она закляла пряник! Принесла я его, не подумавши да в простоте своей, исхитрились – скормили его змее Афросинье. И что же вышло? Батюшки мои – взбесилась баба!

– Взбесилась? – Степанида подалась всем телом к стрельчихе, даже рот приоткрыв от любопытства.

– Как есть взбесилась! В опочивальню чадушко мое среди бела дня зазвала – мужа дома не случилось, дочка, невестушка моя, к крестной уплелась, пустой дом, – зазвала в опочивальню! А перед тем я уж думала – на лад пошло! Лучший кусок – зятю, Лукашке то есть моему, ни слова скверного, сапоги он справить собирался – самому платить не позволила, сафьянные, скарлатного цвета сапоги ему подарила! И в опочивальню зазвала! Он, бедненький, и не понял сразу, что у нее, у треклятой, грех на уме!

– Так, может, не с пряника она взбесилась, а давно уж грех замышляла?

– Давно-о? Как он ни повернись – всё ей было не так! А как пряник съела – тут тебе и сапоги, и кафтан рудо-желтый справить обещала, на беличьем меху! Ну, мой-то дурачок давай бог ноги, а мне сразу рассказать не догадался. И узнала я про всё про это, когда она вдругорядь его заманила, а тут Ивана, тестя нашего, стало быть, нелегкая принесла! Он – за плеть. И Лукашке моему досталось сгоряча, а уж ей!.. Насилу отняли… Тут я и вспомнила, как девка твоя на пряник уставилась и говорит недобрым голосом – много бы не показалось!

– Уразумела, – строго сказала Рязанка. – Ты вот что, свет Матрена Фроловна, ты на девку мою зла не держи. Что Афросинье плеткой досталось – так это поделом, и такова воля Божья. А без нее не упадет и волос с главы человеческой, не то что бабу плеткой выдрать.

– Ты что это, мать моя? – удивилась такой перемене поведения стрельчиха. – Ты что это, как архиерей, проповедуешь?

– А то и проповедую! – Голос Рязанки с каждым словом набирал силу и густоту. – Кабы та Афросинья попросту на твоего Лукашку взъелась – то пряник нашептанный ее бы к нему по-доброму повернул! А она, Афросинья, давно на сыночка твоего глаз положила, да только стыдно ей было – вот она и гоняла его! Теперь же, как пряник всю злость с нее снял, вся та срамота и вылезла! Уразумела? Девка моя всё правильно делала, да только ты ей плохо растолковала, что с той Афросиньей. Парень у тебя – кровь с молоком, а та Афросинья – баба в соку, а тот Иван, видно, уж ей негож! Разве ж ты сама того не видела?

– Помилуй, матушка Степанида Никитишна… – залепетала испуганная таким натиском Матрена Фроловна. – Где ж мне догадаться? Да я ж ей бельмы-то ее бесстыжие повыцарапаю! Ишь, чего удумала!

– Ты, свет Матрена Фроловна, не первый день, чай, на свете живешь. Должна понимать – теща на зятя почем зря не злится! А оттого злится, что заполучить его не может!

И тут Рязанка вдруг запела!

– Уж ты теща, ты теща моя, уж ты чертова перечница! – выпела она язвительным голоском. – Уж как теща к зятю боса пришла, уж как теща к зятю боса пришла!.. Ну, свет?