Окаянная сила

— Господь мне путь указал, — строго отвечал батька Григорий. — Ну, говори, свет, да присядем. Тут у меня канавка выкопана у костерка, чтобы сидеть, в нее стопы опустивши. Грешен — удобство себе сообразил…

— Как же ты зимой-то будешь, батюшка? — усаживаясь, спросила Алена. — Замерзнешь ведь! И помрешь без покаяния!

— Без воли Божьей не помру. А пострадать надо. Вон преподобный Феодосий Печерский — слыхала, чай? С него монашество на Руси повелось. Так он был великим постником и молитвенником. В летние ночи уходил на болота, обнажал свое тело и отдавал его в пищу комарам да мошкам, кровь текла по нему, но он рукоделием занимался и псалмы пел! Вот где святость-то! А вкушал только хлебец сухой и вареную зелень без елея.

С тем батька Григорий уселся с Аленой рядышком.

— Какие комары тебе да мошки? Зима ж на носу!

— Комары — летом. А вот преподобный Павел Обнорский подвизался в Костромских пределах у преподобного Авраамия Чухломского. И ушел он в Комельский лес, и в дупле липы устроил себе келью, и жил там три года в полном безмолвии. Три года, свет! Как же он-то не замерз?

— Должно, у него теплая ряса была, — отвечала Алена, но более спорить не стала, чтобы батька Григорий не вспомнил еще какого преподобного, что спал в сугробе телешом. — Так вот, батюшка, исповедаться хочу. Грешна я.

Юный батюшка отодвинулся чуток, чтобы удобнее повернуться и поглядеть Алене в лицо.

— Ты — нездешняя, — сказал он. — Здешних-то в Ясках во храме без затей исповедуют. Коли был бы у тебя обычный грех — ты бы в своем приходе и каялась. А раз сюда забрела — надо думать, тут грех и приключился. Давнего-то у тебя вроде быть не должно. А то я вас, баб, знаю. Иная прибредет старушечка, в чем душа держится, ревет в три ручья — отпусти, батюшка, грех! А что за грех? А в молодые годы с кумом блуд сотворила, прости господи! Пятьдесят лет молчала, неведомо чего боялась, как помирать пришло — освободиться решила… Так что грех у тебя, чую, не бабий…

Пока он говорил, Алена взирала на него с удивлением. Голосок его мальчишеский, резковатый, иным вдруг сделался — похожим на густой голос рассудительного Петра Данилыча. И всё же звать дупляного жителя батькой Григорием было ей странно. Хотелось ласковее, приветнее — Гришатка, Гриша…

— Не бабий, нет… — Алена вздохнула. — Ты, батюшка, Устинью Родимицу, которая Кореленка, знал?

— А то как же! Мудрая баба, корешки отыскивать меня учила, травки, грибы… Я-то и позабыл, какой гриб добрый, какой нет, а она учила…

— Померла Кореленка.

— Царствие ей небесное, — ничуть не удивившись и не расстроившись, отвечал Гриша. — Годы уж были немалые. По добрым ее делам ей да воздастся!

— Какие добрые дела? — Алена вскочила, но не смогла шагу ступить в узкой канавке и шлепнулась обратно. — Она же ведунья была! Ее перед смертью нечистая сила мучила! Кровь у нее по всей коже выступила! Пламя адское изнутри ее жгло! Грешницей она была великой, а ты…

— Молчи, — тихо и строго сказал батька Григорий. — Молчи. Кто грешница, кто нет — одному Господу ведомо. Не нам судить. Наше дело — пожелать ей, чтобы Господь судил по милосердию своему, а не по своей справедливости. Померла ведь она?

— Померла! Да только…

— Значит, принял ее к себе Господь.

— Ее-то принял! — чуть не плача, закричала Алена. — А я? А меня?..

— Ты-то тут при чем?

— Да она ж мне силу свою колдовскую передала! Потому и померла спокойно!

— Не могла она сего сотворить, — уверенно сказал батька Григорий. — Ибо нет колдовской силы, а есть сатанинское внушение, будто человек той силой владеет. И глупые бабы про себя так говорят, чтобы их соседки боялись. Сила же — у Господа!

— А у сатанаилов разве и вовсе силы нет? — удивилась Алена.

— Есть невеликая, и потому они ею делиться не станут. Так что угомонись, свет. Ничего тебе Устинья перед смертью не передала.

Алена призадумалась.

— А змеи? — вдруг вспомнив, спросила она.

— Какие змеи?

— Когда я с заимки убежала, вокруг меня змеи на берегу собрались. Земли под ними не видать было, так и шуршали, так и шуршали!

— А ты, свет?

— А я? Не знаю — закричала, может. Опамятовалась — лежу на бережку…

— И ни одной змеи?

— Ни одной… — удивленно повторила Алена. И точно ведь — подевались они куда-то…

— Это тебе было сатанинское наваждение, — спокойно объяснил дупляной житель. — Вот послушай, свет, как всё получилось. Ты видела, как Устинья помирает, а когда она померла — прочь бежать кинулась без памяти. А нечистый — он тут как тут. Учует чью-то слабость — и сразу вмешаться норовит. Он тебе и послал видение, чтобы ты вообразила, что Устинья тебе силу передала и что та сила окаянная в тебя вошла.

— Для чего ж ему это? — Уверенный голос Григория и впрямь внушил Алене надежду, что страхи ее — пустые.

— А вот для чего. Ты уверуешь, будто и впрямь сильна, примешься ну хоть бы ворожить, а он тебе на первых порах помогать станет. Пока не вознесешься духом, не захочешь у бояр в чести быть. Тут-то он и приготовит тебе западню, всё смешает, всё переврет, и ты же виноватая выйдешь. Станут разбираться — из-за кого смута? И обнаружится — из-за рабы Божьей… Как тебя, свет?