Окаянная сила

— Здравствуй, государыня Анна Петровна, — наконец сказала она.

— Здравствуй и ты, свет, — отвечала старуха, завершив тихую молитву. — Чья такова будешь? Что-то не упомню я тебя…

А сама вглядывалась пронзительно, щурилась для остроты взгляда. Алена вдруг забоялась прежней девичьей боязнью — ведь приходила же боярыня Хитрово в Светлицу отбирать рукоделья для царевен, чтоб было что при богомольном выезде в церкви жертвовать. И не сразу вспомнила молодая ведунья, что всё теперь наоборот — не ей, с ее-то силищей, бояться дряхлой боярыни!

— А ты вспомни, государыня Анна Петровна, как вскоре после государева возвращенья из Архангельска из Светлицы девка пропала, что царица с собой из лопухинского дома привела!

— Не мое то дело — за девками из Светлицы присматривать, на то светличная боярыня есть, — отвечала старуха.

— Не твое дело, матушка, это верно… — так и зачесался у Алены язык брякнуть, что частенько боярыня не в свое дело нос совала, не ей бы теперь достоинство на личико напускать. — Да ведь карлица Пелагейка, что при царице Наталье Кирилловне служила, а потом к царевне Катерине Алексеевне перешла, тебе, чай, про ту девку немало понарассказывала. В то времечко… Теперь-то уж, пожалуй, за ней посылать бесполезно.

— Пелагейка? Есть в Терему Пелагейка, — согласилась боярыня. — Девчонкой несмысленной взяли. Да что путного от Пелагейки услышишь, кроме прибауток?

— А теперь уж и прибауток не услышишь.

Выпрямилась старуха, вскинула выпяченный подбородок.

— Пошла, девка, вон. Невместно мне глупости слушать, прости господи…

Повернулась, как если бы Алена и впрямь в перепуге вымелась, и закрестилась, забормотала перед образами.

— Добром не вышло, — негромко сказала Алена, — ну так иной разговор у нас будет. Матушка боярыня, а ведь я опознала отравителя-то… Который зелья в кувшинчик сыпанул, из которого кувшина пить должны были государь Петр Алексеич и…

Так вздернулись старухины плечи, что Алена прервала обвинительную речь.

Медленно повернулась к ней верховая боярыня.

— Пошла вон и со враньем своим!

— И Анна Монсова, — нехорошо улыбнувшись, продолжала Алена. — А на то у меня свидетели есть. Из кувшинчика-то совсем непричастный человек хлебнул. И его тело, чтобы не было шума, унесли и в Яузу спустили государев любимец, Алексаша Меншиков и Преображенского полка солдаты, поименно не помню, ну да он вспомнит, как на Москве объявится. А приказал им это сделать Голицын князь, Борис Алексеич. И он государю про то дело поведает… Ага, вижу — признала!

Старуха тихонько подвигалась вдоль стены к двери, не сводя с Алены подслеповатых прищуренных глаз.

— А вот на помощь звать не надо, матушка боярыня, — предупредила Алена. — Ты как полагаешь — меня сюда Господень ангел на крылышках принес? Я караульным стрельцам глаза отвела, через караулы прошла, девки твои сенные меня не приметили, стоя спят! Я и не такое сделать могу.

— Это ты над Пелагейкой сотворила? — сообразив, с неподдельным ужасом спросила Анна Петровна.

— Я, матушка боярыня. Другую доносчицу ищи. А государыня-то Наталья Кирилловна на кого только не грешила, всех постельниц перебрала! А это Пелагейка оказалась! Поделом ей, матушка Анна Петровна.

— Поделом… — пробормотала старая боярыня. — Это не для меня, а для государыни царевны Софьюшки она старалась, не для меня, свет, мне-то что, года мои преклонные, меня в обитель не пускают, говорят — в Верху еще послужи, а мне в обитель бы, в тихую келейку…

— Как будто ты, матушка Анна Петровна, с царевной Софьей Алексеевной не заодно была! — возразила Алена. — Царевна-то который год уж в Новодевичьей обители грехи замаливала, когда государя зельем извести хотели. А что Пелагейка к ней в обитель не бегала — то я доподлинно знаю!

И как не знать, с горечью напомнила она себе, как уж не знать-то, когда перед той ноченькой жуткой они с Пелагейкой уж до того сдружились, что в любой час Алена знала, где искать шуструю карлицу.

— Для Софьюшки трудилась… — долбила свое боярыня. — Из Софьюшкиных рук кормилась…

— А ты, блядина дочь, из чьих рук кормилась? — не выдержала Алена. — Правду говори — не то такое учиню, чирьями с головы до ног покроешься, на карачках ходить станешь, голосом выть! Я сильные слова знаю! И не даст тебе Господь смертушки! Ежели я порчу сделаю — на всей Москве не найдешь, кто отделает!

— Аленушка, свет! — Анна Петровна попятилась, крестясь. Страшнее порчи угрозы не было — медленную и мучительную смерть, вот что ей Алена пообещала.

— И как зовут, припомнила! — с особым удовольствием отметила Алена. — А теперь говори — кому моя голова понадобилась? Кто и для чего через меня хотел государыню Авдотью Федоровну погубить? Ведь не выдержала бы я дыбы и кнутов, повинилась бы!

— Да что ж ей грозило, Авдотье Федоровне? Ничто ж ей не грозило! — вскрикнула боярыня. — Одной ей ничто не грозило!

— О чем это ты, матушка? — удивилась Алена.

— Всё, всё расскажу! — горячо пообещала боярыня. — Пусть и пострадаю — да расскажу!

— Вранья-то будет…