Окаянное призвание

С килькой, молоком и угрюмым видом я топал обратно на пивзавод – снимать стресс. Расположившись за столиком с кружкой «Морского», я полностью ушел в себя: «Очевидно, моя миссия провалилась, – подводил я мысленный итог. – Я, как малолетний слюнтяй, расплылся перед какой-то крашеной девахой и чуть было снова не угодил в объятия сексуальной маньячки… Ничего не скажешь, журналист-профи… С другой стороны, да, я не достиг желаемого, – начал успокаивать я себя, – но ведь так и должно быть. Мало того, я сам должен был вовремя остановиться. Однако победы ослепили меня, и я совершенно позабыл, что всегда и во всем должна сохраняться незавершенность, которая предусматривает возможность для дальнейшего развития, побуждает к деятельности и не позволяет рождаться лени и гордыни».

Я вспомнил слова мудрого раби Соловейчика, так поразившие меня в университете: "Диалектическое движение вперед заканчивается отступлением, отступление вызывает новое движение вперед… Когда победа близка, человек должен признать поражение и отказаться от трофеев, к которым он столь долго стремился… А затем – снова стремиться к победе…»

Через какое-то время забытья я отклеил щеку от столика, стряхнул с нее прилипшие хребетики кильки и одним глазом посмотрел на часы. «Не может быть, восемь часов!» – полыхнуло в голове. Я прекрасно знал: Бомба – так здесь втихаря называли барменшу, преимущественно из-за ее колоссальных габаритов и взрывного, неуравновешенного характера – ой как не любит, когда засиживаются до самого закрытия…

Видно, такой был сегодня день: наверное, луна без курса или что-то в этом роде… Короче, меня слегка развезло, и я задремал прямо у столика, облокотившись о стену… и напрочь утратил чувство времени, из-за чего вдобавок ко всему прочему претерпел физическую грубость Бомбы.

Поднимаясь с асфальта и отряхивая рубашку, меня внезапно осенило: «В универсаме, как ни старайся, просто невозможно оскандалиться. Всегда собранные красотки-продавщицы, обученные многоопытной наставницей – директором магазина Розой Аркадьевной Удальцовой, – никогда не пойдут на размен "любезностями", а будут обворожительно улыбаться… притворно извиняться… лицемерно расшаркиваться перед "дорогими" покупателями и… невозмутимо продолжать бессовестно общучивать их и наяривать. Воистину вежливость – лучшее оружие вора. Ну что же, значит, так и напишу», – решил я и отправился домой.

Глава 6

Тем временем, пока я «штурмовал» универсам и не особо часто показывался в редакции, произошло непредвиденное и катастрофическое по последствиям событие. Шеф, видимо, в отместку за сердечный приступ – почему-то он вбил себе в голову, что припадок спровоцировал именно я, – воспользовался удобным случаем и тиснул вместе с одним из моих материалов и мою фотографию, а под ней дал подпись: «На фото: Семён Киппен выполняет редакционное задание».

Я был запечатлен вполоборота с блокнотом и карандашом в руках, а из кармана брюк предательски торчала бутылка «Вандер Лайфсонса». Компрометирующую фотку сделал сам Шеф, когда я дурачился на очередном корпоративе, которые стали уже чуть ли не традицией по причине увеличения тиражей. Выпил я тогда от души, поэтому с фотографии глаза смотрели в разные стороны из-под полуприкрытых век – в общем, видок еще тот.

Знаменитый немецкий философ Артур Шопенгауэр страстно жаждал славы всю свою жизнь, и только на склоне лет к нему смилостивилась Фортуна. Я же совершенно не стремился к известности, поэтому она и свалилась на меня в одночасье, накрыв с головой. Однако при моей профессии лучше бы этого не происходило, потому что вместо почета и уважения на меня обрушилась всеобщая неприязнь.

С того момента, когда народ узнал «героя» в лицо, моя жизнь превратилась в кромешный ад. Теперь меня узнавали на улице и в общественных местах. Но узнаваемость не приносила мне ни радости, ни счастья, скорее, наоборот… Прохожие показывали на меня пальцем и осуждающе цыкали вслед. Я даже стал всерьез опасаться, как бы кто не плюнул на спину. Сарочка как-то незаметно перестала появляться со мной в людных местах. Да мне и самому больше не хотелось расхаживать по городу в дневное время, и я делал вылазки только темными, безлюдными вечерами, надвинув кепку глубоко на глаза.

А Абрам тем временем все подгонял и подгонял:

– Сёма, как дела с универсамом? Август на исходе, – требовательно спрашивал он.

– Абрусин Сасисыч, я работаю. Дело серьезнее, чем казалось. К концу месяца, думаю, закончу, – нервно отвечал я.

– Замечательно, значит, тридцать первого, как раз в сентябрьский номер пойдет. Не затягивай давай, я же должен еще почитать.