Окаянные девяностые

— Лучше крепкого, горячего чая.

— Один момент, — Аффнер поднял трубку и связался с приемной.

Вышколенная секретарша внесла поднос с чаем, сахаром и вареньем. Аффнер разлил чай по чашкам и поинтересовался:

— Юрий Петрович, вы как с сахаром или с вареньем?

— С вареньем, — остановил на нем свой выбор Новоселов, зачерпнул ложкой и, причмокивая от удовольствия, произнес: — Черничка, лесом пахнет! Ай да молодец, Эдуард, не забыл мои привычки.

— Как можно, Юрий Петрович, столько лет под вашим началом служил.

Новоселов сделал глоток, опустил чашку на стол, и с грустью сказал:

— Ты, Эдуард, в самую точку попал! Ведь действительно служили, да еще как! Если мне память не изменяет, ты начинал в комсомоле?

— Она вас не подвела, был вторым секретарем в Ленинском районе, — подтвердил Аффнер.

— А я уже тогда рулил всей оборонкой области. Крутился, как белка в колесе. Партийные конференции, собрания, планерки, по неделям домой не заглядывал, не заметил, как сын вырос. Ох, и боевое же было время! — тяжело вздохнув, Новоселов поднялся из кресла и прошел к окну.

Перед ним открылась впечатляющая панорама индустриального гиганта Урала. В этот поздний час она еще больше впечатляла. Весь горизонт полыхал багровыми всполохами, а небо напоминало апокалипсические картины художника Дюрера. Аффнер присоединился к Новоселову и не спешил возобновлять разговор, давая возможность в полной мере ощутить мощь города, в жизни которого они играли далеко не последнюю роль.

— Какая силища! А когда-то все это ходило подо мною! — обронил Новоселов.

— Юрий Петрович, а стоит ли по этому поводу расстраиваться? — мягко заметил Аффнер.

— Это почему же?

— Ну, если только вспомнить о молодости. А так ведь, собственно, ничего хорошего не было. С утра до вечера крутились как белка в колесе, света белого не видели.

— Молодость молодостью, а вот живое, большое дело, так это совершенно другое.

— Дело, но какой ценой? Как вспомню постоянные накачки на парткомах, выговоры, инфаркты и инсульты. А что взамен? Путевка в Лазурный, в лучшем случае, в Карловы Вары и в придачу райский набор в обкомовском магазине.

— Э-э, Эдуард, ты не прав. Девяносто первый тебя на какой должности застал?

— Первого секретаря райкома.

— Н-у, это не уровень.

— Ну почему же, мой район гремел на всю область!

— Район — это так, а вот область! — пальцы Новоселова сжались в кулак, и, рубанув воздух, он сорвался на крик. — Вот они где у меня все сидели: милиция, прокуратура и хваленое КГБ! Никто и пикнуть не смел, я был хозяин! Мое слово было закон!

— Позвольте с вами не согласиться, Юрий Петрович! — возразил Аффнер. — Вспомните наших Кириленко и Рябова, до Политбюро дошли, куда уж выше, и оба слетели. И с вами после ГКЧП, извините, не лучше обошлись. А вы гимн системе поете.

— А вот систему ты, Эдуард, не трогай, и меня с ними не равняй! Молод еще! — вспыхнул Новоселов. — Рябов, так тот вылетел из ЦК по собственной дури. Приехал в Верхнюю Салду вручать звезду Героя Огаркову и орден комбинату, там и погорел. А погорел на языке.

— Это как же?

— А вот так! После торжественного собрания в узком кругу напился как свинья и давай Брежнева анекдотами поливать. Ладно бы только его, так нет, замахнулся на систему — партию, и получил. До Москвы не успел доехать, а его как пробку с бутылки вышибли из ЦК.

— С Рябовым понятно, но вас-то такого дальновидного как угораздило вместе с Горбачевым впереди перестройки бежать?

Извините, тогда среди наших свердловских гуляло: по России мчится тройка — Миша, Юра, перестройка.

Новоселов яростно сверкнул глазами, но сдержался. Аффнер понял, что хватил через край и засуетился у холодильника. В кабинете запахло осенним лесом. Ядреные, один к одному маринованные опята появились на столе, вслед за ними возникла дежурная бутылка водки. Он разлил ее по рюмкам, пододвинул к Новоселову и с комсомольским пафосом предложил:

— Юрий Петрович, предлагаю тост за наше боевое прошлое и за наше благополучное будущее!

Промолчав, Новоселов одним махом выпил, зачерпнул полную ложку грибов и отправил в рот. Выпитая рюмка водки не смягчила горечи слов бывшего подчиненного. Заговорила обида, налив себе вторую рюмку водки, Новоселов выпил и, покачав головой, с укоризной заметил:

— Вот ты, Эдуард, сказал: Миша, Юра, перестройка! А ведь ни хрена не знаешь, что у нас наверху творилось.

— Извините, Юрий Петрович, с языка проклятого слетело, каюсь, — повинился Аффнер.

— Я, Эдуард, между прочим, одним из первых раскусил Горбачева и потом пошел против него! Засранец! Иуда! Предал партию и нас, тех, кто с ним начинал перестройку! — гнев и ненависть душили Новоселова. — Флюгер! Трепло! Слушал только самого себя и Райку с Рейганом!

— А мы, наивные, внизу всему верили, уши развесили, в рот Горбачеву заглядывали и не заметили, как страна развалилась, — поддакивал Аффнер.

— Да что с вас, райкомовских, было взять, это мы наверху все просрали. Позволили демократическому отребью, как тараном долбить Ельциным по партии, а потом все и посыпалось.