Океан

Безмолвно тоскуют. Плескается, ворочаясь, тяжелый океан, плюет и фыркает, сопит спокойно. Сегодня он спокоен и один – как всегда.

– Передай Хаггарту… – говорит печальный голос.

– Хорошо. Я передам Хаггарту.

– Передай Хаггарту, что я люблю его.

Молчанье – и тихо звучит бессильный и жалобный упрек:

– Коли бы не был так строг ваш голос, господин, я подумал бы, что вы смеетесь надо мною. Разве я не Хаггарт, что еще должен передавать что-то Хаггарту? Но нет: иной смысл я чувствую в ваших словах, и вы снова пугаете меня, господин. А когда боится Хаггарт, то это действительно страх. Хорошо: я передам Хаггарту все, что вы изволили сказать.

– Поправь мне плащ: мне холодно плечу. Но мне все кажется, что огонек этот гаснет. Маяк святого Креста – ты так назвал его, я не ошибаюсь?

– Да, так зовут его здесь.

– Ага! Так зовут его здесь.

Молчание.

– Мне надо уже идти? – спрашивает Хаггарт.

– Да, иди.

– А вы останетесь здесь?

– Я останусь здесь.

Хаггарт отступает на несколько шагов.

– Прощайте, господин.

– Прощай, Хаггарт.

Снова скрежещут камешки под осторожной стопою: не оглядываясь, взбирается Хаггарт на крутизну.

О какой великой печали говорит эта ночь?

Картина 5

– Твои руки в крови, Хаггарт. Кого ты убил, Хаггарт?

– Молчи, Хорре. Я убил того. Молчи и слушай – он сейчас начнет играть. Я уже стоял здесь и слушал, но вдруг так сжало сердце! – и я не мог уже оставаться один.

– Не мути мой разум, Нони, не искушай меня, я убегу отсюда. Ночью, когда я уже сплю, ты налетаешь на меня, как демон, хватаешь за шиворот, волочешь сюда – я ничего не понимаю. Скажи, мальчик, нужно спрятать труп?

– Да, да!

– Отчего же ты не бросил его в море?

– Тише! О чем ты болтаешь? Мне нечего бросать в море.

– Но руки твои в крови…

– Молчи, Хорре! Сейчас он начнет. Молчи и слушай, тебе я говорю: ты мне друг или нет, Хорре?

Тащит его ближе к темному окну церкви. Хорре бормочет:

– Какая темнота. Если ты поднял меня с постели для этой проклятой музыки…

– Да, да, для этой проклятой музыки.

– То ты напрасно нарушил мой честный сон. Я не хочу музыки, Нони!

– Так! Или мне было бегать по улице, стучать в окна и кричать: эй, кто там живой! Идите помогать Хаггарту, станьте с ним против пушек.

– Ты что-то путаешь, Нони! Выпей джину, мальчик. Какие пушки?

– Тише, матрос.

Оттаскивает его от окна.

– Ох, ты треплешь меня, как шквал.

– Тише! Он, кажется, посмотрел на нас в окно: что-то белое мелькнуло за стеклом. Ты можешь засмеяться, Хорре: если бы он вышел сейчас, я закричал бы, как женщина.

Тихо смеется.

– Ты про Дана так говоришь? Я ничего не понимаю, Нони.

– Но разве это Дан? Конечно, это не Дан, это кто-то другой. Дай мне руку, матросик.

– Я думаю, что ты просто хлебнул лишнего, Нони, как тогда – помнишь, в башне? И рука у тебя дрожит. Но только тогда игра была другая…

– Тсс!..

Хорре, понижая голос:

– Но рука твоя, действительно, в крови… Ой, ты ломаешь мне пальцы!

Хаггарт угрожающе:

– Если ты не замолчишь, собака, я сломаю тебе каждую кость! Я вытяну из тебя каждую жилу, если ты не замолчишь – собака!

Молчание. Тихо стонет, будто жалуется, далекий прибой – далеко ушло море от черной земли. И ночь безмолвна. Пришла неведомо откуда и стала над землею; стала над землею и молчит; молчит и ждет чего-то. И дикие туманы колыхнулись ей навстречу – дыхнуло море призраками, гонит на землю стадо безголовых покорных великанов. Туман идет.

– Почему он не зажигает огня? – хмуро, но уже покорно спрашивает Хорре.

– Ему не нужно огня.

– Может быть, в церкви никого уже и нет?

– Есть.

– Поднимается туман. Какая тишина! Пахнет чем-то нехорошим – как ты думаешь, Нони?

– Тсс…

Первые тихие звуки органа. Сидит кто-то в темноте один и на непонятном языке говорит Богу о самом важном. И как ни слабы звуки – вдруг сразу исчезла тишина, колыхнулась ночь и всеми мириадами своих призрачных глаз уставилась на темную церковь. Тревожный шепчет голос: