Океан

Следуя движению его руки, Она посмотрела на тисовое дерево, под деревом никого не было. Минуту назад Он, увидев Её в подвенечном наряде, упал замертво, успев прошептать: «Я люблю Вас». Врождённый порок остановил сердце, но Его Ангел, повинуясь посылу, устремился навстречу Её Ангелу, последовавшему, в свою очередь, за её взглядом, и они слились над площадью в ярко-жёлтое солнце. Невеста проснулась, Она вспомнила нечто, заставившее её сердце биться от неведомого счастья, и стала искать глазами мальчика, указавшего Ей на это нечто, но обезумевшая от серебра толпа уже сдёрнула его со ступеней, оттащила, распяла и раздавила. Прижатый к стене храма, он отдал последний воздух из лёгких на призыв о помощи, но крик немого – тишина. Мальчик задохнулся в тот момент, когда Она обрела потерянное. К ступеням подали роскошный фиакр, отделанный слоновой костью и позолотой, запряжённый четвёркой вороных. Свадебная процессия двинулась к нему. Теперь невеста улыбалась по-настоящему, такой её видели впервые и мать с отцом, и новоявленный муж, не догадываясь, что улыбается Она двум солнцам над головой. Все расселись, и фиакр помчал их в сторону порта.

Днём ранее отец Мальчика получил срочный заказ. К воскресному торжеству какая-то шишка из Адмиралтейства заказала новую ось для фиакра. Обещанное вознаграждение превосходило всё мыслимое, и кузнец на радостях, забрав аванс, напился до беспамятства, оставив помощнику работу. Отец, чертыхаясь, принялся за дело, раскалил заготовку и принялся молотом формовать её. Примерно на середине работы в порту трижды ухнуло береговое орудие, то означало солидного гостя. На улице зашумели, застучали по мостовой каблуками. Кузнец выглянул в окошко – на рейде стоял красавец-фрегат. По парусам опытный морской волк узнал в нём стодвадцативосьмипушечный флагман «Королева Виктория». Он видел его в деле собственными глазами шесть лет назад в Ла-Манше. «Королева Виктория» настигла французский корвет левым бортом и дала залп картечью. Когда дым рассеялся, стало видно, что француз потерял весь такелаж и теперь обездвижен. Командор выполнил оверштаг и разрядил правый борт тяжёлыми ядрами. Не пробило и двух склянок, как корвет очутился на дне. «Прекрасная победа, и её надо отметить», – пробурчал кузнец, подхватил костыли и поплёлся к ближайшей таверне. Ось остывала на наковальне. Через несколько часов он у дверей своей лачуги вспомнил о заказе и, проклиная всё на свете, в том числе и «Королеву Викторию», заковылял в кузню. Разогрев остывший пруток, бывший канонир начал рьяно колотить по нему молотом, отчего в средней части оси образовалась трещина. Деталь забрали затемно и не глядя установили на фиакр.

Поворачивая у дома губернатора, построенного в викторианском стиле, левое колесо угодило в выбоину между камней, ось лопнула, и фиакр выбросил из своего мягкого чрева девушку. Её Ангел был далеко, на площади, и не помешал мостовой стать для неё брачным ложем навсегда…

Он стал Ею, Она стала Им, они вместе определили своё время и место. Мальчик получил дар слышать и говорить и выбрал себе родителей – Её и Его.

Радостный Бог

1

Всё это, конечно, очень увлекательно (я имею в виду человеческую жизнь с её шалостями, неповиновениями, бунтами духа и изобилием грехов на фоне скудности добродетели и невинности), но придётся рано или поздно повстречаться с Богом с глазу на глаз.

Нет, если вы не знали, то я открою вам тайну – Бог всегда подле вас, даже когда вы в тихом переулке вытаскиваете из внутреннего кармана пиджака завёрнутый в салфетку или в батистовый платок булыжник и подкрадываетесь сзади к ближнему своему с целью нарушить как минимум две заповеди. Но будет ли это Бог Созерцающий, Бог Скорбящий о неразумном или Бог Прощающий неведающего-что-творит? Будет ли Бог иным для склонившегося в молитве, или над спящим ребёнком, или над свежевспаханной грядой, чтобы бросить в неё зерно хлеба, или над книгой, чтобы вынуть из гряд-строк её зерно истины? Считаете, это будет Бог Любящий, Бог Принимающий Любовь, Бог Обучающий?

Во всех случаях вашей жизни Бог будет одинаков, ибо Он Един, и это будет Радостный Бог.

2

Монах поднимался в гору. Стены монастыря уже не прятались в серых клубах тумана, солнце облобызало кресты на куполах – к заутрене не поспеть. Монах поднимался в гору всю жизнь, сколько себя помнил. Ни дня без усилия над телом или духом не мог он представить, ибо стало это либо привычкой, прости Господи, либо смыслом бытия, прости Господи раба твоего неразумного, вместо служения истинного и по вере. Резонов для спешки уже не было, и Монах сбавил шаг, а ещё через минуту остановился вовсе. Он оглянулся. Каменистая тропинка сбегала вниз, в мир, в суету, к людям. Ему же предписано вверх, в покой, к Богу.