Океан и Деградация (СИ)

— Давай вернемся в комнату, — хочу сдвинуть его за собой, но он не поддается, наоборот потянувшись в сторону ванной:

— Мне просто нужно в душ, — шепчет, нервно озираясь. Включает воду. Ладно. Сдаюсь, помогая ему присесть на край раковины, и делаю температуру воды чуть теплее, одной рукой контролируя положение парня. Он какое-то время скрывает лицо под ладонями, предприняв тщетные попытки усмирить дыхание, но когда опирается руками на ванную, втягивает огромное количество кислорода одним вздохом.

У него затруднен дыхательный процесс. Это хуже, чем просто нехорошо. Он теряет контроль. В глазах отражается паника, ведь ему не подвластен собственный организм.

Дилан с открытым ужасом моргает, пытаясь ухватиться за хотя бы одну адекватную мысль в своей голове. Он активно скачет взглядом по полу, подносит то одну ладонь к лицу, то другую, смахивая пот, и в итоге чуть не падает на плитку, потеряв равновесие. Я успеваю встать напротив и подхватить его под руки. С трудом возвращаю в прежнее положение, пытаясь установить зрительный контакт и успокоить его:

— Всё хорошо, — давлюсь улыбкой, которую вытягиваю на лицо, и помогаю О’Брайену стянуть влажную футболку, уверяя:

— Я всё сделаю.

Наконец, контакт с хмурым парнем установлен. Он больно сурово смотрит на меня, но каким-то образом я сохраняю безмятежный и расслабленный вид, пока откладываю его футболку в раковину. Наклоняюсь, коснувшись ремня его джинсов, и вскидываю глаза, встретившись с ним взглядом. О’Брайен выражает подавленность, наверное, где-то за пеленой неадекватности он осознает происходящее и ему это не нравится. Надеюсь, его слабость не станет поводом для эмоциональной дробилки своего же сознания.

У всех есть слабости. Все изредка проявляют не самые приятные стороны. Меня по-прежнему расстраивает, что даже со мной Дилан пытается быть той версией себя, которую привык выставлять напоказ обществу.

— С тобой всё будет хорошо, — улыбаюсь, уложив его ладони себе на плечи, чтобы он мог сохранять равновесие, и возвращаюсь к его ремню, присев на корточки и также подняв глаза, дабы зрительно внушать Дилану успокоение. — Я позабочусь о тебе.

Как ты заботишься обо мне.

Своеобразная, но всё-таки взаимная забота.

***

Перебираю книги, расставленные на полках шкафа. В комнате, которую нам отдал Эркиз, огромное количество литературы. Не уверена, что она принадлежит ему. Скорее всего, женщина, жившая здесь до мужчины, предпочитала читать, собирала свою библиотеку. Провожу пальцами по полке, собрав немного пыли, и поднимаю взгляд к потолку, изучив корешки томов. Она любила цветы. Понятно по тому количеству книг по ботанике, которое здесь представлено. Удивительно. Почему-то мысли о незнакомой старушке вызывают у меня улыбку. Она жила здесь одна с кошками, выращивала цветы, ухаживала за садом, читала в тишине и пила зеленый чай. Не думаю, что она была частым гостем в обществе. Скорее всего, ей приглянулось одиночество. Интересно, в каком возрасте человек вдруг понимает, что крайне устал от шумного социального мира? Уйти и жить отшельником, что привело её к этому?

Меня часто толкают на долгие размышления жизнь ушедших людей. Они становятся прошлым. Что остается после них? Как долго они проживут в воспоминаниях других? И будут ли о них помнить? Сколько? Пару десятков лет? Я ничего не знаю о своих предках. Также забудут и меня, если, конечно, будут люди, которые запомнят. Похожим образом мы исчезаем. На что меня должны толкать эти мысли? Мне становится грустно от осознания, что ты пропадешь, а вместе с тобой все твои мысли, все воспоминания, все разговоры и чувства.

И никто не вспомнит. Все забудут. Интересно, что останется после меня?

Кости?

Касаюсь корешка пыльной книги, на котором прочитываю: «Не забывай». Мне не хотелось рыться в вещах, но большую часть времени я предоставлена себе: Роббин на работе, Эркиз с ней, Дилан посещает какие-то занятия по программе выпускников, плюс, у него возобновились тренировки, Рубби совсем плоха, её не выпускают из больницы, Брук готовится к отъезду, Норам…наверное, он с ней. Поэтому, устраивая уборку, я залезла на чердак и отыскала там клад чужих воспоминаний. Там нашлось множество записных книжек. Каждая запись — дневник одного дня. Женщина явно страдала каким-то недугом. Каждый день она, между строчками о состоянии её растений, оставляла шаблонную запись, в которой сообщала самой себе: кто она, как её зовут, сколько ей лет, какой-то был день и кормила ли она кошек утром. Так странно было читать всё это. Если столько вещей осталось здесь, то, выходит, у женщины не было родственников? Никто даже не попытался получить в собственность её дом.

Вот она была. И вот её нет. И всё, что от неё осталось, — её записи.

Мысли о жизни и смерти вгоняют меня в уныние. Увы, но я только могу лгать и делать вид, словно терапия помогает мне проще относиться к этим темам, но на самом деле, истина в том, что я никогда не смогу прекратить размышлять на этот счет. Никогда.