Океанский патруль. Книга 2

– Ладно, – успокоил лейтенант матросов, – все правильно… Правее – ноль-ноль шесть, менее – четыре…

Игнатьев передал поправку на корабли, и когда в небе послышался всевозрастающий гул снарядов, Пеклеванный заранее решил: «Этот, кажется, точно…» По освещенному взрывами каньону прокатилось гулкое эхо. Егеря закричали, донесся чей-то стон, гитлеровские орудия на время прекратили стрельбу.

– Так, так, хорошо, – вслух радовался Пеклеванный.

– Товарищ лейтенант, – спросил его подошедший Лемехов, – а не будут ли они менять позицию?.. Я спустился вниз, так видел: немцы лошадей из конюшни выводят.

– Может, и будут. Только… – В воздухе снова пропели снаряды с миноносцев. – Только, – повторил Артем, когда затих грохот, – мы как сели на них, так и не слезем…

Под откосом замелькали светляки карманных фонарей. Раздались сухие, как пощелкивание бича, команды офицеров. Скрип пушечных осей, доносившийся из каньона, подтвердил предположение Лемехова: немцы действительно меняли позицию батареи.

– Передать на флагман, – приказал Артем, – огонь временно прекратить, элеваторы на стоп, от орудий не отхо…

Лейтенант поймал себя на слове, рассмеялся в рукав. Сидя на этой скалистой вершине, он продолжал жить, как на корабельной палубе. И сейчас, по старой привычке отдав приказание, отдавать которое не входило в его обязанности, он мысленно перенесся к орудийным площадкам эсминца. Там, наверное, матросы усаживаются сейчас на пеньковые маты, вытирают руками пот и говорят: «Ну, здорово, правда?» А вокруг черные сопки, черное небо, и черная тяжелая вода, сонно ворча, облизывает железный борт миноносца…

– Лемехов, – прикрикнул Артем, – не отходи далеко, могут заметить!..

Егеря торопились как можно скорее перетянуть батарею на новые позиции. Как видно, они еще не догадывались, что эсминцы осведомлены о каждом их движении. Во всяком случае, они даже не догадывались прочесать окрестности каньона. Более того, гитлеровцы, чтобы рассеять мрак, даже подожгли несколько картузов и при ярком свете горящего пороха поспешно впрягались в орудия, бросая убитых и разрушенные погреба со снарядами…

– Пошли за ними, – сказал Артем.

»Пейте, герои!»

Пауль Нишец был выписан из госпиталя. Здоровый санитар, который взял ефрейтора и насильно поил горькой микстурой, вел теперь его по коридору, небрежно говорил: «Ты не солдат, а дерьмо: подумаешь, курносых жалко стало!..» Пожилой врач, лечивший Нишеца, сказал на прощанье: «Всю Германию лечить надо, не только вас, дураков». Дорогой ефрейтор раздумывал: «От чего лечить?.. От психического расстройства, а может… может, от нацистской чумы?..»

Придя в роту, Нишец завалился на нары «Надо выспаться как следует», – решил он, кладя под голову свой ранец. Но через час егерей подняли по боевой тревоге и в спешном порядке перебросили на машинах в Стуе.

Офицеры хмуро отмалчивались. Солдаты строили догадки. Прикладывались ухом к земле и говорили, что слышат какой-то гул. «Может, русские перешли в наступление?..» Потом их посадили на самолеты.

Невыспавшийся ефрейтор опомнился ото всего только тогда, когда лейтенант Вальдер вытолкнул его на крыло самолета и крикнул:

– Прыгай!..

Пауль Нишец прыгнул и привычно (старая закалка по Криту) рванул кольцо парашюта. То, что он увидел сверху, поразило его. Казалось, он падает в кипящий котел, в котором варится сталь. Еще никогда, за все войны, спускаясь с парашютом прямо к месту сражения, ефрейтор не видел такого.

Даже извилистая Западная Лица казалась сверху лентой расплавленного металла. Внизу вспыхивали клубки разрывов, над всем этим летали какие-то огненные жуки, и Пауль Нишец похолодел при мысли, что это и есть, наверное, те самые «катюши», о которых так много говорили в Лапланд-армии и «работы» которых никогда не видели…

По приземлении взвод лейтенанта Вальдера сразу недосчитался трех человек: один был убит еще в воздухе, второй ранен на земле, а третьего так и не нашли – очевидно, не раскрылся парашют.

Егерям приказали бегом следовать на позиции, которые были уже вспаханы русскими «катюшами».

Через разрушенные брустверы в траншеи текли ручьи воды от растаявшего снега. Земля хранила в себе какой-то дьявольский жар, отчего невольно вспоминалась преисподняя. Раненые и обожженные егеря, только что отбившие атаку русских танков, жаловались на отсутствие фаустпатронов. Виной тому было существовавшее в штабах мнение, что русские никогда не смогут применять танки в условиях скалистого рельефа Лапландских тундр.

На дне окопа, в котором разместился взвод лейтенанта Вальдера, плавали в грязной воде окровавленные бинты, сухари, цинковые коробки от пулеметных лент. Лица солдат были серы от копоти и усталости.

Нишец подошел к одному пожилому фельдфебелю, носившему нашивки, как и он, еще за Крит и за Нарвик.

– Ну как? – спросил.

Фельдфебель (это старая-то гвардия!) разочарованно махнул рукой и ничего не ответил. А через минуту, не раньше, тихо сказал:

– На этот раз – все кончено… капут! По окопу проносили раненного в живот обер-лейтенанта. Он мотал головой, бредил: