Слухи о неких таинственных работах поползли сначала по минной мастерской, затем по гарнизону. Разглашения секретов переселенцы не опасались - о существе радиолампы не знал даже Коринфский, а слухи, как водится, то помогали, то вредили. Первыми пронюхали интенданты - эти упыри всегда чувствуют, когда к ним могут обратиться за 'дефицитом'. В плюсах оказалось внимание молодых морских офицеров, в основном, из минной мастерской. Самые изобретательные с удовольствием брались поломать голову над очередной проблемой, а таковых оказалось великое множество.
- Ильич, а что тебе в этих морских офицерах бросилось в глаза?
- Они не такие, - вердикт Мишенина был ясен, как решение Госдумы.
Вскоре после начала работ Борис стал ощущать какие-то отличия в менталитете здешних морских офицеров. Сначала подумалось - блажь, но особенности поведения все настойчивее давали о себе знать. Порою случается, что новое сразу не видится, но в один прекрасный момент все становится на свои места.
В то утро Федотов выразил сомнения в том, что капитану-лейтенанту Колбасьеву так уж необходимо мчаться за графитом под Питер.
- Борис Степанович, мое руководство всегда шло мне навстречу.
Эта хвастливая убежденность, на грани с легким куражом, оказалась той малостью, что все объяснила: этим людям присуща внутренняя, глубинная свобода, в основе которой не хамская воля, а врожденное право на поступок. Борис впервые осознал, как на мироощущении сказывается принадлежность к дворянскому роду. Позже он увидел и обратную сторону такого воспитания. Привыкших к 'особой свободе' дворянских сынков система безжалостно обламывала. На выхлопе порою оказывались редкостные моральные уроды. По этому поводу Зверев выразился как всегда образно: 'Их тут трамбуют по полной, крепче, чем в у нас учебке. Вот им мозги и плющит'.
И все же, когда плененные морские офицеры давали слово не воевать против Японии - их отпускали. Этот поступок не находил осуждения ни в российском обществе, ни у власти. Какая колоссальная пропасть в представлении об офицерской чести начала и конца ХХ века!
Евгений Викторович Колбасьев явил собой удачным пример 'правильного' воспитания, когда свобода гармонирует с долгом. Оказавшись изобретательным человеком, он организовал и стал владельцем телефонно-водолазной кронштадской мастерской, 'грешил' изобретением плавающей мины оригинальной конструкции и проектированием подводной лодки.
Этот офицер вместе с лейтенантом Щастным, взялся решить проблему резисторов. В водолазном деле Колбасьева применялись керамические стержни. Покрыв их графитом, офицеры после ряда опытов получили вполне приличный результат. От предложения возглавить список изобретателей резистора Колбасьев не отказался.
Изобретения же сыпались, как горох: вариаторы, динамики, резисторы и паяльники. Мишенин заморился подавать заявки на привилегии. В комитете на него стали смотреть волком, но положительных решений так и не выдавали. Наверное, хотели кушать.
Глава 18. Первые успехи.
1 мая. Кронштадт.
К испытаниям готовились почти неделю, а до этого три недели клепали опытные образцы. Хотя какие это опытные образцы, скорее сляпанные на скорую руку макеты, благо, что вид имели приличный. Из лаборатории вынесли все лишнее. Тщательно выскоблили простой деревянный пол - от него все еще тянуло мокрым деревом. В центре установили большой стол с трансивером. Сбоку закрепили рубильник. Оператору поставили кресло начальника мастерской - все же событие!
Сегодня в лаборатории было многолюдно. Окна лаборатории были распахнуты, а полуденное солнце создавало подобающее событию настроение. Справа от лабораторного стола толпились приодевшиеся мастеровые. Им было явно неловко в присутствии представителей командира порта.
С другой стороны стояли профессор Попов и капитан первого ранга Николай Оттович фон Эссен, со свитой. Тронутая сединой аккуратная бородка и усы придавали лицу каперанга обманчиво простоватое выражение. Средний рост только подчеркивал это впечатление.
Федотов, наслаждаясь весенним солнцем, притулился задом к подоконнику. Сменивший Мишенина Зверев неспешно прохаживался по лаборатории. Может, чувствовал себя свободным человеком, а может, просто хотел размяться.
Колбасьев с Коринфским колдовали над трансивером. Последние проверки и подстройка антенны - это святое.
Коринфский вытер руки. Посмотрел на Федотова:
- Борис Степанович, все готово.
Разговоры разом стихли. Взгляды скрестились на аппарате. Такая тишина приходит от осознания, что твой труд сейчас навсегда уйдет к другим. В эти мгновенья на душе становится грустно, как бывает при спуске на воду корабля. Невольно возникает иррациональное желание задержать время.
Борис вышел к столу. Повернулся к публике. Надо всех видеть, особенно высокое руководство. Таков закон 'жанра'.