Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 2

Мишенин стал крутить шашни с революционерами. Настасья Ниловна, простая душа, поплакалась — к ним на огонек заглядывает очень приличный господин, Георгий Андреевич, да вот беда, последнее время занемог. Вместо себя прислал Русанова.

И кто такой этот болезно-бесфамильный, что вместо себя прислал Русанова? И отчего Вован о нем ни словечка?

Димон внешне изменился мало, но его анализ по штатам говорит сам за себя. Своим решением оставил в Америке Лодыгина. Встретился с президентом Никарагуа и заключил с ним военный контракт. Вырос мужик.

Сегодняшний Дмитрий Павлович напомнил Борису вернувшегося из Чечни подполковника МВД. Был у него такой знакомый.

Не закостенел и сам Федотов. Изменения накапливались исподволь. Сначала встреча с Поповым и Эссеном, с Роговым и Дубасовым. Чуть погодя на горизонте нарисовались Васильев-Южин с Зензиновым. Последние — как в том анекдоте: «Идут по пустыне два негра Абрам и Сара, и оба евреи». Первый эсдек, второй эсер, но оба ему симпатичны. Хорошие и плохие встречались вперемешку, и с какого-то момента все они стали для него своими. Сегодняшний Федотов иррационально не хотел никого из них терять, а Россия представлялась ему сонной теткой. Правящий режим пребывал в нирване полного идиотизма, а активные люди из последних сил тянули державу из пагубной лени. Как это ни парадоксально, но в этой упряжке и тот же Дубасов, и его антипод Васильев-Южин. Каждый по-своему заблуждается и каждый тянул… ну, как на той картине с крылатым щуко-раком.

Борис представил себе плотно размерами три на четыре метра. Естественно, маслом и в богатом багете. На нем, упираясь карабасо-барабасовой бородой, Дубасов тянет в родную тину. В небесах мечтательно воспаряет двухголовая российская курица с лицами Васильева и Зензинова. Мысль Бориса: «А не поставить ли мне себя на место щуки, или эту роль отдать Звереву», была бесцеремонно прервана бывшим морпехом.

— Помнишь, мы трепались о подставных партиях и нашей подрывной литературе?

— Ну? — Федотов все еще грезил свой картиной.

— Дык, я первую брошюрку написал.

— Елки зеленые, Димон! — обрадованно воскликнул Федотов, — Ну, спасибо, а у меня все руки не дотягиваются.

— Вот! — Димон торжественно поднял указательный палец к сияющей в небесах луне. — Я же говорил, что если клоуна загрузить работой, то в цирке станет чище. Нужен пример? Да запросто — Катькиного братца запустили в труд по самое немогу, так он даже слово «революция» не вспоминает. Безопасник мне в первый же день доложил.

Упоминание о безопаснике вызвало естественный отклик:

— А новый Вовин друган?

— Ты о Гришке Гершуни?

— Охренеть, ты и это знаешь, а я прощелкал, а Ильич-то, Ильич! К нему сам Герш заходит!

— Эт точно, наши люди всегда отличались умом и сообразительностью, умом и сообразительностью, — радостно прокаркал Зверев.

Вся «мыслящая» Россия знала легендарного создателя боевой организации эсеров. Его фотография удостоилась чести стоять на столе министра внутренних дел фон Плеве. Зубатов называл его «художником террора». Когда Гершуни арестовали, на его спасение поднялось все сопротивление. Такого напора режим выдержать не мог. Из Акатуй-Тюрьмы особо охраняемого арестанта вынесли в бочке с квашенной капустой, а на всех ямщицких станциях от Сибири до Владивостока его ждали отдохнувшие лошади. Побег увенчался блистательным успехом, и только одному Господу ведомо, кто и сколько за это проплатил, но скинулись «мужики» не слабо.

Все эти подробности переселенцы узнали относительно недавно, поэтому Федотов понимал Мишенина — он и сам с удовольствием пообщался бы со звездой террора. Изумляло лишь одно — Мишенин и Гершуни! Совсем недавно такое не могло присниться в самом страшном сне.

— Старый, это все придумал Гегель в восемнадцатом году, — рифма Высоцкого прослушивалась в явном виде.

— Ну и?

— Ильич припомнил, что Герш в этом году склеит ласты, видать, стало жалко. Думаю, это все из-за Гегеля. Не хрен ему было выпендриваться со своим единством противоположностей, вот эти придурки и потянулись друг к другу.

Изумившись зверевской трактовке философского закона, Федотову оставалось только согласиться:

— М-да, чудны дела твои Господи, так что ты о подрывной литературе? — Федотов вернулся к главной интриге вечера.

— Ну, что тебе сказать, дорога была длинная, делать было нечего. Набросал один вариант, потом другой. Понемногу увлекся.

Кругосветное путешествие длилось без малого десять месяцев. Проездом от Москвы до Владивостока, судном до Сан-Франциско. Заезд в Никарагуа и через Нью-Йорк в Европу.

Самым долгим был рейс через Тихий океан. Деятельная натура всегда находит приключения на известно место. Вот и Димон решил просветить человечество. Авось, подобреет. На счастье, благая идея терзала выходца из светлого будущего не долго, а поэтому, приставив нос к пальцу, он решил ограничиться матушкой-Россией, что тоже не слабо, но все же… Как бы там ни было, но извечные русские вопросы: кто виноват и что делать, схватили просветителя своей мозолистой рукой и не отпускали, пока он не накропал что-то более менее вразумительное.