Ох и трудная это забота – из берлоги тянуть бегемота. Книга 3

Фраза насторожила, особенно ее вторая часть. Нет, не в том смысле, что выпить было не на что, а в том, что Командир что-то чувствовал, но толком не мог выразить. Пришлось разбираться самому.

Сложно ли проникнуть в литературно-поэтический мир? И да, и нет. Внешне он открыт для всех желающих, но от назойливых посетителей защищаться умеет. Трудно проникнуть в ближний круг — для этого надо стать одним из «своих» во всех смыслах. И мироощущением, и в части запредельного эгоизма, а без поэтического дара об этом даже думать не стоит. Ничего не выдумывая, Михаил предстал в образе своеобразного «политического футуриста-исследователя», взявшегося изучить поэтический мир современной России. Для этого нашлись шепнувшие: «Самотаев в высшей степени человек щепетильный, поэтому никаких сплетен от него никто и никогда не услышит. Тем более жандармерия».

Поначалу косились, особенно усердствовала Зинка Гиппиус, но своими посещениями Михаил не надоедал. Дай бог, если заглянет раз в месяц и тихонько посидит в сторонке.

Время шло. В «Башне» у Вячеслава Иванова он познакомился с символистами Блоком, Белым и Федором Сологубом. У него на глазах родился «противник» символизма — акмеизм. На собраниях «Религиозно-философского общества» он слушал полемику Мережковского и Бердяева.

На авторитет «футуриста-социалиста», сыграл устроенный Михаилом халявный полет в апреле четырнадцатого в Крым к Волошину. За штурвалом сидел Миха, в кабине Маяковский, Ахматова и Блок. Перегрузка была приличная, но дотянули, главное, эмоции хлестали через край.

Постепенно перед Самотаевым раскрылся поэтический мир со всеми его прелестями и непрерывными сердечными драмами. Не пропускавший ни одной юбки Владимир Маяковский в июле 1915-го года познакомился с Лили и Осипом Брик. В истории переселенцев Лили скажет: «Я любила заниматься любовью с Осей. Мы тогда запирали Володю на кухне. Он рвался, хотел к нам, царапался в дверь и плакал».

Все трое будут жить вместе, но собственной жизнью. Лиля будет крутить романы — такое впечатление, что без мужика она просто не могла уснуть.

Осип Максимович будет захаживать к постоянной любовнице, а Маяковский, пытаясь забыться, начнет уезжать, крутить однодневные романы и снова возвращался. В 20-х годах семья Бриков будет неплохо жить за счет поэта.

О влюбчивости Марины Цветаевой ходили легенды, а после романа с поэтессой Софией Парнок, она написала в своем дневнике:

«Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное — какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное — какая скука!»

По этому поводу Зверев выразился предельно лаконично — трахающиеся, блин, сучки.

Все верно, а если к этому прибавить эгоизм, переходящий в нарциссизм, как у Игоря Северянина, то… Казалось бы, вся эта публика откровенные отбросы, но вот слова Анны Ахматовой, которые она напишет, когда в холодном Петрограде умрет от голода Александр Блок:

Принесли мы Смоленской заступнице
Принесли Пресвятой Богородице
На руках во гробе серебряном
Наше солнце, в муке погасшее,
Александра, лебедя чистого.

Пять строк. Всего пять строк, но рискнувший выразить их в прозе не уложится и в пять листов — так много сказано поэтессой. Не отсюда ли фантастическая сила воздействия? Не случайно женщины будущего будут боготворить двух влюбчивых представительниц своего пола.

В июне семнадцатого Мандельштам в своем «Декабристе» напишет:

Все перепуталось, и некому сказать,
Что, постепенно холодея,
Все перепуталось, и сладко повторять:
Россия, Лета, Лорелея.

Слова: «Россия, Лета, Лорелея», будут звучать волшебной музыкой. Даже Маяковский, на дух, не переносящий Мандельштама, публично заявит: «Гениально!»

Знающие мифологию поймут — в последнем четверостишье предсказание гибели России: Лета — мифологическая река забвения. Она вместе со Стиксом протекает в подземном царстве Аида. Лорелея — рейнская дева, чарующим голосом завлекающая проплывающих мимо путешественников на скалы.

В этом проявится символизм, хотя сам Мандельштам относил себя к акмеистам, стоящим на позиции точности образов. Поэт умрет от тифа в пересыльной тюрьме во Владивостоке.

Николай Гумилев, прошедший первую мировую от рядового до унтер-офицера, будет расстрелян в 1921-ом году. Его и Ахматовой сын, Лев Гумилев, пять лет отсидит в Норильсклаге, потом поучаствует в «Берлинской операции» и вновь лагеря. Теперь на десять лет. После реабилитации он защитит докторскую диссертацию и обогатит науку идеей этногенеза. Сама Ахматова со средины двадцатых будет гонимой до конца своих дней, а от Цветаевой останутся только стихи.