Ох уж эта Люся

Людмила не заставила себя долго ждать, представ перед почетной гостьей в домашнем халате невнятной расцветки. Павлик выкатил свои круглые глаза и картаво представил:

– Это мой друг. Наташа.

– Я в курсе, – хладнокровно ответила Петрова и села за стол.

Положение было очевидно невыгодным, поэтому она решила идти до конца. Сравнение явно было не в ее пользу. Напротив сидела красивая молодая женщина в умопомрачительной блузке с жабо, с умело подведенными глазами, идеально очерченным ртом и столь же идеальной прической. Люся почувствовала себя прислугой, но тут взыграло пролетарское достоинство, и решив, что терять больше нечего, наигранно бойко предложила:

– Наливай, дорогой.

Дорогой напрягся, но приказ выполнил.

– Дорогая Люда, – торжественно произнесла Наташа. – Разрешите от всей души поздравить вас и Павла с таким замечательным событием – рождением ребенка.

– Не утруждайте себя, Наташа, – рвался пролетариат на баррикады. – Вам придется какое-то время потерпеть мое присутствие, а потом снова сможете оставить в ванной свою зубную щетку, а в прихожей – тапочки.

Наташа покраснела. Мама Лена удовлетворенно хмыкнула.

– Людмила, – строго одернул Петрову Павлик, – что ты себе позволяешь? Наташа от чистого сердца приготовила нам подарок…

Жебет кивнул головой на постельный ящик, на котором восседал метровой высоты пластиковый гусь на колесиках.

– Какая прелесть! – рассмеялась Люся. – У нас как раз нет коляски.

– Люда… – зашипел Павлик.

– Спокойно, – вдруг жестко произнесла Петрова и обратилась к Наташе: – Зачем он вам?

– В смысле?

– Он некрасив. Он самолюбив. Он черств, хотя, безусловно, умен и образован. И у него уже есть главная женщина в его жизни.

– Это вы? – забеспокоилась Наташа.

– Если бы я! – расхохоталась Петрова. – Это его бабушка. Вы знаете, – потянулась Люся через стол к сопернице, – у Павлика – безудержная страсть к пожилым женщинам. Вы, кстати, смотрели на себя в зеркало?

– Я? – дрожащим голосом уточнила Наташа.

– Вы… Не исключено, что в вас есть нечто, напоминающее ему их.

Подобного поворота не ожидал никто из собравшихся, в первую очередь сама Люся, покрывшаяся от напряжения красными пятнами. Жебет, не на шутку рассвирепев, метался по комнате, а Наташа хлопала глазами, поочередно вглядываясь то в Петрову, то в ее мать.

– Мне пора, – с достоинством произнесла оскорбленная гостья и встала из-за стола.

– Вам давно пора, – не удержалась мама Лена и сжала Светку так, что та крякнула.

– Мама! – возопил Павлик и бросился к Наташе: – Я провожу.

– Не стоит, – трагично произнесла она.

Люся поднялась следом и вышла в прихожую. Вокруг Наташи суетился Жебет. Павлик посмотрел на жену с ненавистью. Петрова взгляда не отвела. Она ощущала себя королевой. Правда, в ее царстве всего-то и было, что два подданных: один – пенсионного возраста, другой – младенческого. Зато оба в ней нуждались, просто об этом ни тот, ни другой пока не догадывались.

– Люсь, – через какое-то время произнесла мама Лена, – я, пожалуй, тоже пойду.

– Иди, конечно.

– Может, со стола убрать?

– Не надо. Я сама.

– Тогда пойду?

Петрова не ответила. Мама Лена настаивать не стала, бесшумно оделась и осторожно прикрыла за собой дверь.

Оставшись одна, Люся огляделась, положила на край дивана подушку для Светкиной безопасности и подошла к столу. Минуту подумала, зажмурилась и потянула скатерть на себя. Посуда звякнула – ребенок вздрогнул. «Не пойдет, – подумала Петрова. – Светочка напугается». Тогда завязала скатерть узлом и с удовольствием отметила, как на белой ткани проступают разноцветные пятна нехитрых салатов. Люся притащила из ванны бак для кипячения белья и стряхнула в него уродливый узел в разноцветных потеках. Сверху водрузила гуся, надев ему на голову Павликову шапку. «Хорошо», – отметила Петрова и подошла к окну.

Смеркалось. Люся заплакала, тихо и жалобно. Слезы катились по шершавым щекам, и она их даже не вытирала. С ними из Петровой выливалось жуткое напряжение последних дней, невысказанная обида и черная горечь. Простояв у окна почти час, Люся устала и, старательно обойдя белеющего в темноте комнаты гуся, легла рядом с сопевшей Светкой. А через пятнадцать минут Петрова проснулась от дочернего плача и поняла: «Вот оно, счастливое материнство».

Конца лета Люся дожидаться не стала – уехала раньше. В дорогу погнали косые взгляды, ежедневные отлучки Павлика в городской парк и поджатые губы мамы Лены.

– Ну куда ты рвешься? – спрашивала она. – Здесь я под боком. Еще месяц вполне можно пожить со всеми удобствами. Я где приготовлю, где со Светочкой погуляю, а ты поспишь, отдохнешь. Все-таки не одна.

Петрова не отвечала, а методично раскладывала Светкины вещи: стопка ползунков, стопка кофточек, стопка пеленок, чепчики ситцевые, байковые, шапочки летние, зимние… Люся меняла кучки местами, пересчитывала в который раз и, наконец, купила клетчатый чемодан, куда и сложила все дочернее имущество.

Порыву вернуться в Одессу Павлик не сопротивлялся, отвез семью на вокзал с готовностью. Супруги избегали смотреть в глаза друг другу, а потому прощались сухо и писать не обещали.