Дед Сергей и Панова сидели ото всех отдельно, еду им двоим, принёс солдат, поставил и ушёл. А они даже не взглянули на миски, сидели, говорили и говорили. Говорили они так тихо, что даже выкрутив микрофоны до упора, Аким не мог разобрать многих слов. Как назло совсем рядом начинали горланить солдаты, перебивая говоривших в углу старика и красавицу. А ему так хотелось знать, о чём же они там шепчутся. А когда Саблин решился подойти, так Панова только протянула ему крышку-чашку от термоса наполовину заполненную кофе. А дед Сергей, лишь взглянул на него, и даже присесть не предложил рядом. Саблин так и остался стоять с крышкой-чашкой от термоса в руке. Он так и не понял, зачем Панова ему её дала, может, думала, что он допьёт за ней. Или помоет. Вот уж хрен. Саблин выплеснул кофе в угол, а крышку-чашку поставил солдатам на стол. Она Акиму не генеральша, он за ней чашки мыть не собирался.
Потом он вышел из дома, там никого кроме часового не было, а часовым был его знакомый медик Филиппов. Он всячески нарушал устав караульной службы, во-первых, он присел на нос одной из лодок, во-вторых, он курил. Саблин уже хотел было подшутить над ним, вспомнить ему слова из устава, но осёкся. Он увидел на рукаве пыльника маленький знак медика. И это его бы не удивило, но под знаком, потёртая и невзрачная светлела маленькая звезда.
— Здравия желаю, господин младший лейтенант медицинской службы, — произнёс Аким с заметной долей иронии.
— Привет, урядник, — отвечал медик, улыбаясь.
— А в какой такой части офицеры несут караульную службу?
Медик сразу престал улыбаться и ответил:
— В хорошей части.
— А эта хорошая часть принадлежит к министерству обороны? — Не отставал от него Саблин, доставая сигареты.
— В этой хорошей части, принято докладывать командованию, о каждом, кто задаёт подобные вопросы. — Серьёзно отвечал младший лейтенант.
— Вон оно как, — сказал Аким закуривая.
— Вот так, — подтвердил медик.
Дальше разговаривать всякое желание пропало. Что ж это за подразделение такое он понятия не имел. По экипировке видно, что не простые они солдаты, но даже ведомство по ним не определить. А ещё у них есть эта странная Панова.
«Ладно, чёрт с ними, — думал Саблин, наслаждаясь сигаретой, — лишь бы лодку дали за то, что с ним по болоту болтаюсь. И то будет хорошо, а уж если ещё и денег обещанных дадут, так и вообще будет мне счастье».
Он всё прикидывал в уме, сколько у него останется лишнего дюраля, и хватит ли денег после его продажи, чтобы купить хороший мотор. Кажется, немного не хватало, но у него были деньжата в заначке. И всё-таки не отпускала его идея сделать две лодки из одной большой. Да, денег уйдёт на это много, но это будет две лодки.
А меж тем, солнце садилось, появлялась первая мошка. Саблин потушил окурок и выкинул его в рогоз, смотрел на уходящее солнце. Темень с каждым днём приходила всё раньше и раньше, до полярной ночи оставалось всего два месяца. Через месяц нужно будет собирать урожай. Потом зима. Тёмная, нежаркая, но душная и сырая зима. Потом весенние южные ветра, такие, что будут рвать солнечные панели с крыш домов и приносить из степи тучи пыли.
А потом… Потом ему в призыв. На службу. На целый год. Может в этот раз и воевать не придётся. Хорошо бы отсидеть весь год в траншеях без стрельбы. Китайцы последнее время, уже как пару лет, попритихли, нет былого напора, выдохлись. После Аэропорта серьёзных боёв он и припомнить не мог. Так, мелочи — толкания возле важных точек. Стычки за какой-нибудь опорный пункт, не более того. Похоронки с фронта приходили в станицу редко.
Он последний раз взглянул на падающее солнце и пошёл в дом, мошкара уже начинала донимать.
Панова с дедом так всё и сидели друг напротив друга. Продолжали тихо разговаривать. Солдаты снимали броню. Саблин ещё раз убедился, что она у них далеко не такая как у него. Всё другое, и привода, и компоновка, и даже крепления по-другому стоят. Сержант Мальков ничего ему не сказал про караул, значит, он ночью не дежурит. К нему никто из солдат не обращался, он сам тоже с ними не разговаривал, взял свой ранец, достал из него спальный брезент, без него в доме у деда мошкара ночью пожрёт. Снял броню, завернулся, и, подобрав поближе к себе дробовик и пистолет, завалился в угол дома, поближе к кондиционеру. Он хоть и старый и еле тянул, но выше тридцати, температуре расти не давал. И заснул, как засыпают тяжко работающие люди, или солдаты. То есть быстро и крепко.
Когда он по привычке, выработанной годами, проснулся в два часа ночи, он с удивлением узнал, что Панова всё ещё сидит напротив деда Сергея и слушает его. Было тихо, между ними горела не яркая лампа, они то и дело отмахивались от мошек, что пролезали в дом через негерметичные оконные рамы и старую защитную сетку. О чём они могли говорить столько времени? Что старый отшельник, который живёт на болоте десятки лет, мог рассказать такого интересного городской учёной женщине? Хотел бы Аким знать. Но говорили они очень тихо. Ничего слышно не было.